Под лапой. Исповедь кошатника - Том Кокс

Делясь историями из жизни с друзьями, отец представлял все так, как будто он делал одолжение Фрэнку, предлагая умертвить больное животное, а не наоборот. «Естественно, я способен прикончить полудохлого кролика, горностая или мышь, – говорил он, – но Фрэнк вдруг выглядывает из-за кустов, прямо истекает слюнями, как тут ему отказать».

– А я говорил, что у Фрэнка во дворе есть специальная колода? Иногда он сначала делает себе чай и даже достает раскладной стул.

Приехавшие из города учителя на замену зачарованно слушали его рассказ.

Можно было подумать, что, позволяя соседу избавлять от мучений больных зверей, мы оказывали услугу нашей деревушке: не появляйся Фрэнк из-за нашей изгороди с винтовкой в руках, он стал бы позором всего Ноттингема – высматривал бы застрявших в заборе из колючей проволоки кроликов и обращался бы с нахальными предложениями к владельцам трехногих собак. Однако и я, и отец с мамой знали, что это лишь доля правды. Несколько раз я действительно видел, как папа сам избавлял несчастное существо от страданий – с мрачным видом, явно чувствуя себя не в своей тарелке. Однажды Слинк, оказавшаяся, несмотря на ее пугливую походку, жестоким хищником, поймала мышь и оставила ее корчиться от боли на полу кухни. Из окна моей комнаты я видел, как отец положил бедную зверушку в пакет и раздавил ее колесом своего универсала «Воксхолл Астра».

Конечно, я ничего не решал на семейном совете, и, к счастью, решение вопросов об эвтаназии животных меня не касалось. Я неделями страдал, если случайно наступал на паука, так что даже подумать не мог о том, чтобы взять молоток или лопату и прибить полудохлого грызуна, которого Монти или Слинк оставили на пороге у задней двери.

Монти, который со счастливым видом сворачивался у меня на кровати и бродил со мной по окрестностям, несомненно, был моим котом, но, появись он с парализованной землеройкой в зубах, ответственность за Монти сразу переходила к родителям. Если его охота и заходила слишком далеко, то виноваты были мама и папа – либо они недостаточно строги с ним, либо купили мало кошачьей еды. Правда, когда пять лет спустя, уже в Норфолке, зверства приняли серьезный оборот, ответственности мне было не избежать.

Если между тем периодом детства Брюера, когда большую часть времени он с криком взбирался по дверям патио, чтобы я впустил его назад в теплый дом, и тем, когда он стал самым жестоким серийным убийцей в мире животных Восточной Англии, и был некий переходный момент, то я его упустил. Голосок его по-прежнему звучал, как скрип детской коляски, но в остальном к весне 2002 года наш котик был готов забыть о том, каким сосунком он был в детстве, и ринуться в бой.

Как знать, к чему все это привело бы, не отними мы у Брюера его «королевские регалии». В восемь месяцев Брюер, с крепким телом и шелковистой шерсткой[13], уже был намного крупнее Медведя и сравнялся по размерам с Джанетом. Естественно, если такого грозного вида кот не станет охотиться, остальные усомнятся в его мужественности, но зачем надо было начинать с милых крольчат, которые иногда скакали вдоль изгороди в дальнем углу сада?

Это было страшное и в каком-то смысле захватывающее зрелище. И не только для нас с Ди: Шипли и ставший более-менее мужественным Ральф тоже бывали кровожадными, однако они предпочитали держаться поодаль и подбадривать Брюера, прямо как взволнованные зрители на петушиных боях. Бой, правда, длился недолго, и вскоре пал первый петух. Тот фазан так и не понял, что случилось: не успел он оказаться у нас в саду, как Брюер повалил его, прямо как в одном матче Воскресной лиги, когда невероятно толстого и рассеянного центрального нападающего сбил с ног обезумевший левый защитник.

Иногда кто-то из нас успевал вмешаться до того, как Брюер наносил смертельный укус. Мы вытаскивали из его зубов маленьких воробушков и сажали их в коробку в совершенно безопасной гостевой комнате, не забыв оставить им хлебных крошек и воды. Иногда птички выживали, и тогда мы выпускали их у церкви через дорогу, однако чаще мы находили их мертвыми – окоченевшие тельца заваливались набок, застывший взгляд казался ошарашенным.

– Это… ты… виноват, – шептали мне мыши, пытаясь выползти из пролитой на пол кофейной гущи, отталкиваясь единственной оставшейся лапой. – Т-т-ты… приютил… этих убийц… и позволил им… делать… все… что… вздумается, а теперь… у тебя… не хватает… мужества… окончить… мои… с-с-страдания.

Я знал, что минут через десять у бедняги все равно остановится сердце – можно положить его в коробку и отнести к кустам, – но легче от этой мысли не становилось. Я чувствовал себя просто ужасно.

Однако сильнее всего моя врожденная трусость проявилась в истории с диким голубем.

Насчет самых неприятных отходов от котов мы с Ди договорились так: я выбрасываю дохлых и полудохлых зверушек, она вытирает рвоту, а если кто-то нагадит в доме, мы убираем вместе. Однако появление Вуди – да, не самое оригинальное имя, но такое любопытное и своеобразное существо невозможно было оставить без клички – не обошлось без семейного совета.

– Думаю, лучше избавить его от мучений, – сказала Ди.

Глядя на этот светло-серый кошмар, я не мог не согласиться. Проблема заключалась в том, что я не избавлял от мучений никогда и никого, если не считать куриной запеканки, которую в тринадцать лет я готовил в школе на уроке домоводства. Я даже решился взять пакет и ключи от машины, но Вуди смотрел на меня так, будто хотел сказать: «Только бы вылечить крыло, а так со мной все в порядке!»

Наконец я решил: лучше всего положить голубя в коробку за кустом и надеяться, что через пару часов он блаженно погрузится в вечный сон. Я подходил к нему четыре раза за следующие пять часов, и каждый раз взгляд его огромных глаз говорил только одно: «Не волнуйся, это всего лишь царапина. Я в полном порядке».

Утром он исчез. Я тут же объяснил это тем, что Вуди просто надо было немного отдохнуть. Или за ним явилась бригада пернатых спасателей из местного гнездовья? «Может, подлечился за ночь – эти существа на удивление живучи», – уверял я себя, пока не увидел Шипли. С радостным видом он сидел на карнизе кухонного окна, и изо рта у него торчало серое перо.

В Брантоне у нас не было Фрэнка, к кому можно было бы обратиться с подобной проблемой. Я остался один на один со своей совестью и чистящими средствами. Следовало постоянно быть начеку и познать все секреты кошачьего мастерства. Если Брюер, Шипли или Ральф возвращались домой с «мышеусами», самое главное было – не спешить вырывать добычу изо рта, иначе кот сожмет челюсти еще крепче, что приведет к фатальному исходу. Хорошо, если под рукой пульверизатор; громкий хлопок в ладоши тоже помогает, только тут нужны двое: один хлопает, другой ловко подставляет руки – или коробку, если грызуна уже слегка помяло.

Представляю, как были удивлены шестеро членов Брантонского книжного клуба, когда проходившее у нас дома обсуждение романа «Ночь нежна» вдруг прервалось появлением Брюера с визжащей полевкой в зубах. Еще больше они поразились, когда хозяева кровожадного существа стали бегать за ним по дому и хлопать в ладоши.