Добровинская галерея. Второй сезон - Александр Добровинский

Биоспецшколу я все-таки окончил. И мы до сих пор часто встречаемся классом. Все эти годы… В России нас из класса – шесть человек. Четыре девочки (из тех восьми), и мы с Капланом. Он (как и я) вернулся из-за границы в девяностые.

Спецшколы в конечном итоге Советскому Союзу надоели: они каким-то образом стали рассадниками диссидентства, вольнодумства и еще не пойми чего и зачем. В середине восьмидесятых их всех разогнали. И мою, естественно, тоже.

А учили нас все-таки хорошо. Я до сих пор любое уголовное дело беру только через интеграл, да и в хорошем разводе без тангенса и котангенса просто не обойтись. Что же касается теории «пестиков и тычинок», так я вообще ее через всю жизнь с успехом пронес и до сих пор, слава Создателю, еще несу…

Несколько лет назад из Парижа позвонила мама и строго приказала «устроить» старшую внучку в ЛУЧШУЮ спецшколу Москвы. И по-другому нельзя.

Я занялся изучением вопроса.

Спецшкол, естественно, больше не существовало. Но зато появились просто дорогие школы и просто очень дорогие. После недолгих поисков пришлось отдать якобы в лучшую, то есть, по московским стандартам, в самую дорогую – в Московскую экономическую школу. Сокращенно – МЭШ.

Первого сентября я лично был очень доволен. Вся школа оказалась рассадником потенциальных клиентов, актовый зал напоминал Большой театр до реставрации, а список предлагаемых для посещения кружков был чуть короче свитка торы. Но ненамного…

Слежку за обучением я доверил армаде нянек, бабушек, горничных и водителей во главе с мамой ребенка и пошел дальше работать на благо страны в ее отдельно взятой семейной ячейке. Кроме того, надо было срочно отбить ненормальный школьный финансовый взнос и ежемесячные денежные «выливания», а продавать для этого часть коллекции картин не хотелось.

За школьными достижениями я пару лет не следил. Выяснилось, что зря…

В третьем классе, когда мы возвращались в машине с дачи, на меня вдруг что-то интуитивно наехало:

– Скажи мне, сколько будет семнадцать плюс восемнадцать? – спросил я, понимая, что сейчас услышу что-то типа: «Папа! Как тебе не стыдно? Это первый класс, вторая четверть. Ты меня еще про теорию Лобачевского что-нибудь спроси. Или про факториал… Смешной ты, папочка!»

Но вместо этого ребенок, который генетически не мог не быть вундеркиндом (папа-то понятно кто…), начал загибать пальцы на двух ручонках:

– Пять… Шесть… Семь… Прибавить… сколько ты сказал? Восемь? – Пальцев явно не хватало. – Пааап! Ну что ты в воскресенье решил меня мучить сложными вопросами…

Мне стало не по себе.

Через два дня, объявив всем, что еврейский папа – это нормальная мама, я пошел в школу сам и доказал это, сев на уроке где-то сбоку, чтобы посмотреть, как там все у них происходит.

Это было ужасно. Некий мальчик нагловатого вида сразу залез под парту и просидел там все сорок пять минут. Оставшийся «эскадрон» кидался бумажками, бубнил что-то про себя и абсолютно не слушал учительницу.

Преподавательница голосом морской свинки перед группой давно не кормленных удавов пыталась что-то вякать первые пятнадцать минут, но потом это бесполезное занятие бросила начисто. Сие начинание оказало прогрессивное действие на школьную «макаренкофилию». Дети перестали кидаться бумажками и перешли на плевки через самодельные трубочки. Понимая, что так дальше продолжаться не может, что настал мой выход и я должен взять контроль за классом в свои руки, я забрал BIC учительницы, вынул из него стержень и переплевал весь класс, доказав преимущество простого оружия над всякими «монбланами» и прочей золотоперьевой фигняцией.

Мальчик под партой от счастья описался.

Сашка с гордостью объявила всем, что «плюющийся лысый очкарик – это ее папа». Класс одобрительно хрюкнул.

На перемене я подошел к «морской свинке».

– Я вам так благодарна, – сказала преподавательница, – они, видимо, вас испугались и сегодня вели себя тихо. Поэтому я успела им что-то объяснить. Обычно бывает хуже.

– Почему вы на них не гаркнете, не накажете? Что за сюсю-мусю? Крикните же что-нибудь, в конце концов!

Учительница посмотрела в пол, а затем, открыв журнал, тихо сказала:

– Я вам сейчас прочту список детей из вашего класса. Ладно? Итак: Авены, брат с сестрой. Абрамович. Березкина. Григорьев. Шувалов. Сафарян. – Потом произнесла еще пять-шесть таких же неизвестных фамилий и, сглотнув слюну, добавила почему-то шепотом: – И ваша… Вы на кого хотите, чтобы я кричала?

Теперь задумался я…

Еще через три недели любимая попросила меня зайти к завучу и разобраться с ЧП в школе, о котором «все» говорили. Выяснилось, что девочка из девятого класса за пятьсот долларов сделала после уроков в кабинете литературы кое-что мальчику из восьмого класса. Причем, хорошо зная родителей ее и его, я точно понимал, что пятьсот долларов для пропитания были не нужны… Детвора с гордостью рассказала всем, что и за что они сотворили под портретом Достоевского.

На мой вопрос завуч ответила в стиле новейшего спецучреждения:

– Да мы сами были все в шоке, когда узнали. А ведь девочка такие хорошие заметки писала в стенгазету.

На следующий день я забрал ребенка из школы. Плюс к тому образа в бабочке хватило на то, чтобы получить деньги за вступительный взнос обратно…

– Так вы действительно хотите отдать ребенка в какую-нибудь «спец»-школу? – задал я после всего вопрос немигающей клиентке.

– Да, пожалуйста! Я вас очень прошу…

Я выписал счет за консультацию на дополнительные четыре часа и взял трубку.

Дети же – это наше все. И ваше тоже.

– Это твои знакомые? – спросила любимая. – Потому что они точно не мои.

Я отрицательно покачал головой и продолжал мирно разрывать третий круассан на немелкие части с помощью одной руки и одной головы.

Напротив нашего стола стояли четыре человека и, не отрываясь, смотрели на наш завтрак. Иногда они перешептывались, но глаз от объекта вожделения не отводили.

На всякий случай я проверил сохранность гульфика, хотя он и так находился под столом, обнаружил, что все по-прежнему на месте под домашним арестом, и посмотрел по сторонам.

Утопающий в цветах и гобеленах зал отеля George V мне ничего толком не объяснил. Смотреть, кроме как на нас, было не на кого.

Поняв это, я почувствовал себя бегемотом с самкой в зоопарке, но, ввиду отсутствия умиления в глазах толпы за оградой, переквалифицировал свои ощущения на Мацуева на сцене Московской консерватории во время клинча с инструментом. Любимая тихо предложила мне угостить козловатых зрителей недоеденным омлетом с сыром.