Впереди веков. Историческая повесть из жизни Леонардо да Винчи - Ал. Алтаев

Но Леонардо разрывался на части при герцогском дворе. Герцог Джованни-Галеаццо, мечтательный юноша, постоянно присылал за Леонардо своего пажа, и когда Леонардо приходил к нему, бледное лицо этого несчастного принца оживлялось светлой, радостной улыбкой.

– О, мессер Леонардо! – говорил герцог. – Твои слова для меня – свет во мраке, который душит меня! Ты – мой учитель, ты один глубоко постигаешь тайны природы, тайный смысл жизни и человеческую душу. Не покидай же меня: я так одинок! Мне, право, страшно в этих раззолоченных покоях, самый воздух которых, кажется, пропитан кровью. Я – трус, я – без воли, и почему-то тайный голос в моей душе шепчет, что здесь хотят мне сделать что-нибудь дурное… Мой дядя… да простит мне Господь, но я боюсь его… Я боюсь даже своих слуг, своих друзей; только тебя я не боюсь, мой учитель!

И Леонардо, видя страшное волнение и душевную муку этого юноши, с чуткостью и осторожностью старался коснуться лучших струн его бедной, исстрадавшейся души. Он сознавал, что приносит облегчение принцу.

А с другой стороны, Леонардо принадлежал заклятому врагу Галеаццо – регенту. Лодовико Моро не давал покоя флорентийцу.

И без того в натуре Леонардо была способность разбрасываться, а тут ему положительно не позволяли сосредоточиться и отдаться любимой идее памятника. Едва принимался он за глину, из которой лепил модель, или за уголь для наброска, как являлся посланный от Моро:

– Извольте следовать за мной. Его светлость…

– Опять его светлость!

Леонардо с досадой бросал начатое дело и шел во внутренние герцогские покои.

Ни одно празднество не обходилось без Леонардо. Он должен был придумывать костюмы для «морески», расписывать триумфальные арки, костюмы для балетов и карнавальных торжеств, декорации, сочинять канцоны и услаждать герцогский слух своею волшебной игрой на лютне. Лодовико находил его беседу интересной, его ум оригинальным. Никто не мог заменить ему Леонардо. И художник стал, помимо своей воли, необходимым товарищем регента. Это была его мука, но и его радостная миссия. Никогда не мог он забыть одного вечера, на всю жизнь оставившего глубокий след в его душе.

В один мрачный зимний вечер Лодовико прислал за ним своего маленького пажа. Дождь глухо и тоскливо барабанил в окна, и сердитая буря рвала деревья замкового сада.

Лодовико был один. Он сидел, подперев голову рукой, и в лице его было что-то от хищного зверя. На душе у регента было мрачно. Выражение странной тупой жестокости сквозило в его налившихся кровью глазах. Перед Моро стоял золотой рог с вином. Пламя светильника в золоченом канделябре мрачно освещало его лицо, и в этот момент оно поразило Леонардо странным сходством с портретом кровожадного палача Галеаццо Сфорца, больная душа которого отразилась в несчастном, забитом принце Джованни.

Регента мучили ужасные подозрения. Призраки многих кровавых дел, казалось, витали над ним, и он весь задрожал, услышав звонкие шаги Леонардо по каменному полу.

– А, это ты, – сказал он, дрожа как осиновый лист – Кстати! Ты не находишь, что здесь холодно? Или я болен? Где твоя лютня? Принес? На душе у меня так нехорошо… Постой, я не могу слушать… Негодяи, которые хотят стереть меня с лица земли ради этого мальчишки, моего племянника… А Джованни – подлый трус, исподтишка старающийся раздавить меня! Тебе этого не удастся с твоей мелкой душонкой, слабоумный герцог миланский. Я – Лодовико Моро, я – сын великого Франческо, настоящий сын того Франческо, который уже был герцогом Милана! А твой отец родился от него, когда он был еще простым солдатом!

Это была его любимая идея, и на ней Лодовико основывал свои притязания на Милан.

– Света! Еще света! – закричал громко Лодовико, ударяя по столу пальцами, и глаза его сильнее налились кровью. – И еще вина!

И когда дрожащий, смертельно бледный слуга принес вино и свечи, регент схватил его за руку. Канделябр закачался и выпал из рук несчастного; облитые вином свечи с шипением потухли.

– А, негодяй! – прохрипел Моро. – У тебя дрожат руки… Ты, верно, влил мне в вино яд? Кто дал тебе его? Мой племянник, светлейший герцог миланский? Ты бледен как смерть… Признайся, или я сейчас велю пытать… Я велю тебе придумать пытку, какой еще не видел Милан, и повешу тебя перед окнами твоего светлейшего господина…

Несчастный смотрел, не мигая, глазами, полными невыразимого ужаса. По его лицу катились крупные капли холодного пота, и ясно было, что он невиновен.

Леонардо выступил вперед и посмотрел пристально на Моро своими бесстрастными глазами.

– Ваша светлость, – сказал он отчетливо, делая ударение на каждом слоге, – я ручаюсь, что он не виноват.

– Что ты хочешь этим сказать? – прошептал Моро, нахмурившись.

– Вино не отравлено, ваша светлость.

– Чем ты докажешь?

– Я его выпью.

И художник, взяв со стола золотой рог, осушил его до дна. И ни страха, ни колебания не было на его лице, когда он проглотил последнюю каплю.

Дрожащий слуга посмотрел на него благодарными глазами.

Это удивило, но не обезоружило Моро. Глухая тоска, точно недуг, невыносимо терзала его мрачную душу. Необъяснимый страх заставлял дрожать его руки, сжимавшие богатую рукоять кинжала. Слуга ждал, трясясь от страха с ног до головы.

– Ваша светлость хотели, чтобы я сыграл на моей лютне и спел, – сказал спокойно Леонардо.

– Играй, – прошептал Моро.

Тогда Леонардо уверенно провел рукой по серебряным струнам лютни, и «лошадиная голова» запела. На этот раз она пела так сладко, что даже у этого зверя Лодовико жестокое выражение лица сменилось выражением глубокого страдания. Грудь его стала высоко подыматься, плечи сотрясались, и, уронив голову на руки, он вдруг заплакал…

– Иди, – сказал он глухо рабу, неподвижно ожидавшему решения своей участи, – иди и не шляйся ко мне ни сегодня, ни завтра. Скажи там, кому следует, что я отпустил тебя на несколько дней. О Леонардо! Не одни звуки твоей сладостной песни ласкают мою больную душу, не одни твои божественные стихи вызывают слезы на моих глазах… Самый звук голоса твоего, Леонардо, и взгляд твоих прямых, честных и чудных глаз смягчают мою тоску и жажду крови… Ты замолчал? Пой еще: в моих ушах не перестают звучать дивные звуки. Мне кажется, что ты все продолжаешь петь. Не уходи же от меня сегодня… Если ты меня покинешь в эту минуту я буду пить… еще пить… и с новою жадностью брошусь я на самые ужасные преступления… Потуши эту жажду крови, мой Леонардо…

И Леонардо остался на всю ночь в пышных герцогских покоях.

Полдень. В предместье Верчельских ворот на четырехугольном дворе Леонардо все тихо. Только слышно по временам, как плещет вода в колодце, скрипит на нем ворот да чей-то тягучий юношеский голос поет задумчивую и страстную песню: