Голубой Марс - Ким Стэнли Робинсон

Сакс все еще размышлял над этим, сидя в углу и уткнувшись в свою консоль, на котором читал выдержки из последних экспериментов по изучению памяти, когда из кухни донесся тяжелый звук, а за ним крик Нади. Сакс бросился на кухню и увидел, как Надя и Арт склонились над Мишелем, который лежал на полу с побелевшим лицом. Сакс позвонил консьержу, и бригада «Скорой» быстрее, чем он ожидал, ворвалась в квартиру со своим оборудованием. Оттолкнув Арта, здоровенные молодые уроженцы бесцеремонно оплели Мишеля своей сетью аппаратов. Старикам оставалось лишь наблюдать за тем, как они сражаются за жизнь их друга.

Сакс сидел среди врачей, держа руку на шее Мишеля. Тот уже не дышал, пульс не бился. Лицо побелело. Его усиленно пытались оживить – применяли электрошок, изменяя напряжение, подключили к аппарату для сердечно-легочной реанимации. Молодые врачи работали почти в абсолютной тишине, разговаривая друг с другом лишь при необходимости, словно и не замечали стариков, сидевших у стены. Они делали все, что было в их силах, но Мишель упорно, загадочным образом оставался лежать мертвым.

Несомненно, он был расстроен провалом памяти Майи. Но это не выглядело достаточным объяснением. Он и так прекрасно знал о ее проблеме и давно был ею беспокоен, так что очередное ее проявление не могло так на него повлиять. Это было совпадение. Несчастливое. В конце концов, довольно поздно вечером, когда врачи, сдавшись, вынесли Мишеля вниз и уже складывали оборудование, вернулась Майя, и они рассказали ей, что произошло.

И теперь она была в смятении. Ее страдания оказались слишком невыносимыми для одного из молодых врачей, который попытался ее утешить («Это не поможет, – хотел сказать Сакс. – Я так уже пробовал») и получил от нее пощечину за свои заботы. Он разозлился и, выйдя в коридор, тяжело там уселся.

Сакс вышел за ним и сел рядом. Парень плакал.

– Я больше не могу этим заниматься, – сказал он спустя какое-то время. Он потряс головой, будто хотел оправдаться. – Это бессмысленно. Мы приезжаем и делаем все, что можем, но это не помогает. Ничто не помогает, когда случается резкий спад.

– А что это?

Парень пожал массивными плечами и шмыгнул носом.

– В этом и загвоздка. Никто не знает.

– Но должны ведь быть теории? Проводились же вскрытия?

– Аритмия сердца, – коротко бросил другой врач, проходивший мимо с каким-то оборудованием.

– Это только симптом, – возразил парень и снова шмыгнул носом. – Что вызывает эту аритмию? И почему реанимация не помогает?

Никто не ответил.

Еще одна загадка, которую только предстояло решить. В проеме двери Сакс увидел, что Майя плакала на диване, а Надя, будто статуя, сидела рядом. Внезапно Сакс осознал, что, даже если они найдут объяснение, Мишель все равно останется мертвым.

Арт общался с врачами, о чем-то договаривался. Сакс обратился к консоли и увидел список заголовков статей о резком спаде. В указателе их оказалось 8361. Это были обзоры литературы, составленные машиной таблицы, – но ничего такого, что напоминало бы привычное научное описание. До сих пор в стадии наблюдения и предварительных гипотез… Ничего определенного. Ситуация во многом напоминала Саксу исследования памяти, о которых он много читал. Смерть и память – сколько они уже изучали эти проблемы, столько те им не поддавались! Мишель сам на это указывал, подразумевая наличие неких более глубоких фактов, объяснявших то, что им не удавалось объяснить, – Мишель, который избавил его от афазии, научил понимать в себе то, о существовании чего Сакс и не догадывался. Мишеля больше не было. И он не вернется. Последнюю версию его тела только что вынесли из квартиры. Он был с Саксом примерно одного возраста, около двухсот двадцати лет. По всем былым меркам такой возраст считался преклонным, но почему тогда у Сакса болело в груди и хотелось плакать? В этом не было смысла. Но Мишель бы и тут разобрался. И сказал бы: «Уж лучше так, чем смерть разума». Но Сакс не был в этом уверен: его проблемы с памятью, как и расстройство Майи, сейчас казались менее важными. Она помнила достаточно, чтобы чувствовать себя опустошенной. И он тоже. Все важное он помнил.

Ему пришла странная мысль: он каждый раз оказывался рядом с ней, когда умирал кто-то из ее мужчин. Джон, Фрэнк и теперь Мишель. И каждый раз ей было все труднее. Как и ему.

Прах Мишеля поднялся на шаре над морем Эллады. Одну горсть они сохранили, чтобы отправить в Прованс.

Литература о долголетии и старении была настолько обширна, что Саксу поначалу оказалось трудно организовать свой привычный штурм справочных материалов. Самой очевидной начальной точкой служили недавние труды на тему резкого спада, но для понимания статей приходилось часто возвращаться к более ранним работам и углублять свои знания самой антивозрастной терапии. Эту область Сакс всегда понимал лишь поверхностно, непроизвольно чураясь ее из-за запутанной и необъяснимой природы, имеющей чуть ли не чудодейственный характер. Тема действительно была очень близка к самой сути великого необъяснимого. Он с радостью оставил ее Хироко и в высшей степени одаренному Владимиру Танееву, который вместе с Урсулой и Мариной разработал и курировал первые курсы терапии, а затем и многие основные доработки к нему.

Но сейчас Влад был мертв. А у Сакса появился интерес. Пора было совершить нырок в viriditas, в поле этого комплекса.

Существовало последовательное поведение и хаотичное поведение, а где-то между ними, так сказать, в их взаимодействии, находилась обширная и запутанная зона, как раз и служившая полем комплекса. Она же была местом, где появлялась viriditas и где могла существовать жизнь. Удерживание жизни в ее пределах, в наиболее общем философском смысле, и было задачей антивозрастной терапии – это же подразумевало сдерживание различных посягательств со стороны хаоса (вроде аритмии) или порядка (вроде злокачественного клеточного роста), которые могли привести к гибели организма.

Но сейчас появилось что-то приводившее в тому, что прошедшие процедуру омоложения люди переходили от медленного старения к чрезвычайно быстрому – или, что еще тревожнее, от здоровья к смерти, без какого-либо старения. Некое доселе невиданное вторжение хаоса или порядка в пограничную область комплекса. Во всяком случае, он представлял это себе именно так после того, как вдоволь начитался общих описаний феномена, которые только сумел найти. А в математических описаниях границ комплексности с хаосом и порядком подразумевались различные пути исследования. Но он потерял это целостное видение проблемы при одном из провалов – тогда нить его математических рассуждений ушла безвозвратно. Хотя, наверное (так он пытался утешить себя позднее), это видение было чересчур философским, чтобы принести пользу. Объяснение явно не могло быть простым, иначе сосредоточенные усилия медицины уже давно бы его нашли. Скорее наоборот, оно крылось в какой-нибудь мелочи в биохимии мозга – области, которая сопротивлялась попыткам исследовать ее вот уже пятьсот лет и напоминала гидру, представляя с каждым новым открытием лишь горсть загадок…

Тем не менее он был настойчив. На несколько недель погрузился в чтение, решив разобраться в области лучше, чем когда-либо прежде. Раньше он полагал, что его процедура омоложения включала достаточно простую инъекцию ДНК пациента, и искусственно произведенные цепочки усиливали те, что уже содержались в клетках, благодаря чему ошибки, которые закрадывались с течением времени, исправлялись, а сами цепочки в целом укреплялись. Это во многом соответствовало истине, но терапия заключалась не только в этом – равно как и старение объяснялось не только ошибками в делении клеток. Как и следовало ожидать, терапия была гораздо более сложной, чем обычный разрыв хромосом: она представляла собой целый комплекс процессов. И лишь часть из них была достаточно изучена. Процесс старения протекал на всех уровнях: молекулярном, клеточном, органном и организменном. Иногда старение вызывало гормональные эффекты, положительные для молодых организмов в их репродуктивной фазе и лишь позже становящиеся отрицательными для организмов, которые находились в пострепродуктивном периоде, когда эти эффекты не имели значения с точки зрения эволюции. Некоторые клеточные линии были, по сути, бессмертны; клетки костного мозга и слизи желудочно-кишечного тракта продолжали воспроизводиться столько, сколько были живы окружающие их клетки, и при этом не проявляли изменений, которые наступали бы с течением времени. Другие клетки, например незаменимых белков в хрусталике глаза, подвергаются изменениям, вызываемым воздействием света или тепла, и имеют достаточно регулярный характер, чтобы служить своего рода биологическим хронометром. Клеточные линии разных типов старели каждый со своей скоростью или не старели вовсе. То есть это было не просто «дело времени», понимаемого, как ньютоновское абсолютное время, которое воздействовало на организм энтропическим образом, – такого времени не существовало. Зато существовало великое множество цепочек физических и химических событий, которые происходили с разной скоростью и вызывали разные эффекты. В каждом крупном организме было также заложено большое количество механизмов восстановления клеток и имелась мощная иммунная система. Антивозрастная терапия часто дополняла эти процессы, взаимодействовала с ними напрямую либо заменяла их. Современная терапия включала в себя добавки фермента фотолиазы, призванного исправлять повреждения ДНК, добавки мелатонина, гормона эпифиза и дегидроэпиандростерона, стероидного гормона, который производился в надпочечниках… Всего в составе антивозрастной терапии теперь находилось около двухсот подобных составляющих.