Клинок Тишалла - Мэтью Стовер

Глиняная Пэллес шевельнулась, булькнула, и из ее глаз пошел пар. Недоделанные нервы ее тела были малоэффективны. Чтобы уменьшить накал, вызванный перенапряжением, ей приходилось сбрасывать жар в окружающую среду.

Пэллес отделилась от тела Райте, и его тело свело судорогой от боли. Она переписала себя в меч и заглушила узор своей индивидуальности теми общими воспоминаниями, которые делила вместе с Райте. Как только разум приведет ее в чувство, она вспомнит все, что они оба знали.

Богиня не могла восстановить Райте полностью. Она не могла залечить ожоги и избавить от воспоминаний, которые выжгла в его сознании. Но Пэллес старалась изо всех сил. Она оставила в нем ответ, который Райте искал, сражаясь против слепого бога. Богиня указала ему тайник с оружием. Это был единственный способ отблагодарить его за спасение.

Она сплела в его уме последнюю команду и наделила ее статусом инстинкта:

«Защищай меч любой ценой».

…Затем излила остатки воли в глиняное тело.

Энергия, запасенная в ее элегантном невидимом Щите, детонировала от взрыва глиняного тела Пэллес Рил. Эта мощная детонация образовала дымящийся кратер у доков и подбросила Райте в воздух. Меч, выпавший из рук, погрузился в маслянистые воды Великого Шамбайгена и исчез в их мраке. Райте ударился об известковый блок волнолома у стены Старого города и упал в реку. Он плыл лицом вниз, такой же безжизненный, как опавшие листья гниющих деревьев.

В то же мгновение масло, стекавшее с ветвей и стволов, вспыхнуло, словно бензин.

В сотнях ярдов ниже по течению, человек по имени Дж’Тан, или Франсис Росси – в зависимости от мира, в котором он находился – прятался за планширом лодки, почти полностью перевернутой стволами умиравших ив. В узком проходе между кузницей и щепетильным складом Палнара к кирпичной стене прижималась женщина, тоже имевшая два имени – Шолет, или Тина Велш. Чуть выше, на крыше склада, пара опытных воров с окраины города – с самой дальней окраины – замерли, держа в руках веревки, по которым они планировали спуститься к докам.

Все они – и еще семеро таких же – подбирались к человеку, шагавшему по реке. Их взоры были прикованы к мерцающему мечу. Человек приближался к ним. Внезапно, сначала потихоньку, а потом все быстрей и быстрей вокруг них стали расти джунгли. А еще через какое-то время, направляясь к цели, им пришлось выискивать проходы в черной топи зловонного масла.

Внезапно все они почувствовали, как над головами и сквозь тело прошла странная колючая волна. Мгновением раньше река выплюнула на берег огромный сгусток ила и огня. Пламя переметнулось на черное масло, ручьями вытекавшее из джунглей, окрепло и помчалось к людям. Каждый из них вдруг встряхнул головой, словно пробудившись от тяжкого сна, сна, который против воли нес их к этому моменту. И каждый сказал себе (с небольшими вариациями, зависящими от словарного запаса): «Какого хрена я тут делаю?»

И, придя в себя, они бежали от реки, словно от преддверия ада.

В суфлерке «Непрерывной многосерийной программы» слепой бог разговаривал сам с собой.

Он имел два рта. Голос, исходящий из первого, был низким, ровным и сладким, как мед; второй отличался резкой хрипотой. Неважно, какой из них говорил. Здесь был один участник монолога.

– Задержка, – произнес первый голос, когда экран с гниющими джунглями «заснежил» помехами статики. – Всего лишь задержка.

– Причем даже не серьезная, – ответил второй голос, когда на другом экране, демонстрировавшем, как на поверхности реки горит черное масло, тоже пошел «снежок».

По мере того, как экраны с видами пылающей Анханы превращались в прямоугольники, заполненные электронным «снегом», в студии становилось все светлей и светлей. Слепой бог знал, что сделала Пэллес, – их восприятие друг друга было обоюдным. Ее поступок не пугал его. Через мгновение после того, как последний экран побелел, звено с рекой отключилось. И только в дальнем углу сознания слепого бога рыдала Вера Майклсон.

Город стал недоступным для переноса Уинстона.

– Нам нужны актеры, чтобы завладеть мечом?

– Я думаю, что нет. У нас есть отряды. Боевые отряды. Социальная полиция. Вооруженные люди. Если мы захотим, то можем захватить город силой.

– А мы захотим.

– Да, нам нужна легенда. История, которая привлекала бы людей к экранам. И держала каждого в напряжении.

– Нет ничего проще. Мы можем сообщить им, что вынуждены начать вторжение.

– Город в огне…

– У нас просто не было выбора.

– Вот именно. У нас не было выбора.

– И это единственный способ спасти Кейна.

– Точно. Единственный способ спасти Кейна.

К шипению помех, шедшему из динамиков студии, присоединилось раздражающее кудахтанье. Казалось, что программа проводила опрос всех лучших сетевых шоу планеты и отбирала бесчисленные звуковые файлы с консервированным смехом. Но на самом деле это был хохот слепого бога, смеявшегося над собственной шуткой.

Можно сказать, что матрица историй, называемая нами Историей, сама по себе является живым существом. Она имеет структуру, которую мы можем считать ее телом. Она обладает стандартными процессами, которые мы можем сравнить с движениями. Мы говорим, что история наступает или возвращается назад, что она взывает к одному и забывает другое. Мы смотрим на нее, как на учителя, как на родителя или как на оракула.

Прекрасно понимая расположение вещей и следуя его законам, мы тем не менее по-прежнему обманываем себя и утверждаем, что говорим об истории с метафорической точки зрения. А история не только живет. Она осознает. Она соответствует любому определению разума. История предвидит. История воплощает свои намерения. История имеет собственные нужды и желания.

Ее предвидение, намерение и воля определяются общим – точнее сказать, совокупным – потенциалом человечества. Следуя суровой логике неодушевленной материи, она выводит равнодействующую наших страхов и надежд. Бывают времена, когда история берется за молот, в другие моменты она склоняется в поклоне, а иногда замедляет свой бег и делает долгую-долгую паузу.

Анхана корчилась под душным одеялом джунглей.

Это был нежданный праздник, карнавал: приостановка обычных правил жизни и общества. Кому пришло бы в голову идти на рынок или на работу, когда все улицы стали лесной чащобой? Амбары взрывались порослью; мельницы тошнило побегами; из сухих семян пробивались ростки. Дверные косяки украсились ветвями, которые тут же покрылись листвой. Вершины холмов превратились в сады.

Для некоторых горожан это было время радости, отдыха и ребяческих игр – они резвились и танцевали посреди волн расцветающей жизни. Другие предавались философским размышлениям, удивляясь непредсказуемым странностям вселенной. Для остальных это стало моментом ужаса.