Спасти огонь - Гильермо Арриага

перегруппировки. Федералы пытались прорвать баррикады, но зэки встретили их ответным огнем на пятерку с плюсом. Как только перестрелка закончилась, Хосе Куаутемок ушел к себе в камеру. Но вместо того, чтобы вздремнуть, сел писать.

Когда стало светать, он все еще барабанил по клавишам. По коридорам прошли ушлепки Текилы, криками будя зэков: «Встаем, болезные! Эти козлы уже готовятся». Все засуетились. Намечался грандиозный махач. Хосе Куаутемоку было жалко останавливаться, потому что писалось как по маслу, но пришлось снова лезть на крышу.

Ровно в эйт ин да морнинг началась необычайная движуха. Министр внутренних дел прислал комитет на переговоры с доном Хулио. От результата этих переговоров зависели действия остальных мятежных тюрем, что дела не облегчало. Правительственные эмиссары зашли безоружными и без телохранителей, поверив гарантиям безопасности со стороны босса боссов. Их отвели в ВИП-ресторан и перекрыли все подступы к нему. На время переговоров объявили прекращение огня. Чернобыльское перемирие, блин.

Хосе Куаутемоку стало нечего делать, и он опять пошел писать. Час просидел над рассказом, и тут в камеру сунулся какой-то пацан: «Хосе Куаутемок?» Он недовольно повернул голову. «Чего надо?» — спросил он, краем глаза продолжая рассматривать неоконченное предложение. «Извини, чувак, там тебя во дворе какая-то баба спрашивает. Она с Росалиндой дель Росаль пришла». Хосе Куаутемоку на Росалинду было надри-стать. «А ей, на хрен, чего надо?» Пацан пожал плечами: «Не знаю, послала за тобой. Сказала, ее зовут Марина». У него мурашки побежали от этого имени. Какого черта тут делает Марина, если тюрьма скоро превратится в зажаренную на костре зефирку?

Он быстро спустился. На первом этаже его поджидал Хряк. Они лаконично поздоровались и зашагали вперед по коридору. Вышли во двор, пересекли баррикады и направились к двум ждавшим их женщинам. Хосе Куаутемок издалека увидел Марину и уже не мог отвести от нее взгляд.

Альберто, поборник монастырского режима, ушел спать срату после ужина. Он никогда не ложился позже девяти. Пожелал нам спокойной ночи. «Будьте как дома», — сказал он. Хосе Куаутемок следил за ним, пока тот не скрылся на лестнице. «Не волнуйся, — сказала я ему, — он нас не выдаст».

Мы поднялись в спальню. Я начала раздеваться на ночь, но он меня остановил: «Нет, оставайся одетой и обутой». Я, вследствие своих буржуазных гигиенических привычек, попыталась возразить: «Мы же недавно с улицы». Он даже не слушал. Его голова была занята другим — возможным предательством Альберто. Спать нужно одетыми, чтобы в случае чего сразу бежать.

Я провалилась в глубокий сон, как только мы погасили свет. В полночь я проснулась, хотела обнять Хосе Куаутемока, но не нашла его в постели. Он стоял у окна и смотрел сквозь жалюзи. Я подошла к нему: «Что случилось?» Он вздернулся и поднял кулак, намереваясь ударить. Но понял, что это я, опустил руку и обнял меня. «Я ему не доверяю», — сказал он. Приоткрыл мне щелочку в жалюзи и указал на фары патрульной машины вдалеке. Альберто, конечно, невыносимый моралист, но он не предатель. «Альберто на такое не способен», — возразила я. Он взял мое лицо в свои руки: «Нам нужно уходить». — «Куда?» Я чувствовала себя в гораздо большей безопасности у Альберто, чем на улице, где мы были, как говорят американцы, sitting ducks[32]. «Не знаю, — ответил Хосе Куаутемок, — но здесь оставаться нельзя».

Мы собрали вещи и вышли из спальни, стараясь не шуметь.

Я заметила, что дверь комнаты Альберто открыта. Мне захотелось заглянуть и сказать, что мы уходим, но Хосе Куаутемок остановил мою руку, потянувшуюся к дверной ручке. «Нет», — резко сказал он.

Мы спустились по лестнице и направились к входной двери. Хосе Куаутемок не смог открыть ее. Она была заперта на ключ.

Он с силой нажимал на ручку, и тут из темноты раздался голос Альберто: «Ключи под зеркалом». Мы ошеломленно обернулись. Альберто сидел в столовой с бутылкой белого вина. «Вам не обязательно уходить, — сказал он, — но это ваше решение». Наступило молчание. В потемках я различила, как он достает из-за пояса револьвер и кладет на стол. Ощутила, как напрягся при виде револьвера Хосе Куаутемок. «Это моего деда, — пояснил Альберто. — Никогда не был зарегистрирован. Калибр тридцать два двадцать. — Он подтолкнул его в нашем направлении. Револьвер проскользнул до края стола. — Я им никогда не пользовался и не собираюсь. А вам пригодится. — Потом поднял с пола пластиковый пакет. — Здесь двадцать девять пуль, ни больше ни меньше». Пакет он тоже запустил в нашу сторону по столу.

Хосе Куаутемок, все еще напряженный, осторожно подошел забрать все это. Вставил шесть пуль в барабан и засунул револьвер за пояс, под рубашку. Они с Альберто снова посмотрели друг на друга. Альберто был очень спокоен. Он взял бокал с вином, поднял повыше: «Ваше здоровье» — и выпил до дна. Тут я поняла, что он пьян. Необходимость терпеть в доме убийцу, видимо, здорово действовала ему на нервы.

Хосе Куаутемок взял связку ключей. «Серебристый — от нижнего замка, а тот, что с несколькими отверстиями, — от главного». Пока Хосе Куаутемок поворачивал ключ, я подошла попрощаться с Альберто. Он остановил меня жестом: «Я не хочу тебя больше знать. Ты идиотка, Марина». Его жесткие слова выбили меня из колеи. «Ладно, — сказала я и едва слышно прошептала: — Прости». Он сардонически улыбнулся во мраке: «Ты за пределами прощения».

Я почувствовала холод спиной. Хосе Куаутемок открыл дверь, и снаружи долетал ветер. «Пойдем», — приказал он. Кивком Альберто тоже велел мне уходить. Мы в последний раз взглянули друг на друга, я развернулась и вышла с Хосе Куаутемоком на улицу.

«Жизнь — красный неумолимый зверь, в его влажной пасти зажаты чужие внутренности», — написал Довиньяк. Проклятый поэт сбежал из тюрьмы Ла-Кампань жарким вечером третьего мая 1878 года. Десятки заключенных взбунтовались и устремились в поля Бретани, убивая на своем пути пейзан и полицейских. Говорят, поэт заколол двух крестьян, которые пытались его задержать, и перерезал горло тюремщику — тот даже ничего понять не успел. Удар был такой силы, что голова повисла на тонком ошметке плоти, оставшемся от шеи.

Как только Росалинда и Марина ушли из тюрьмы, началось самое интересное. Федералы в своих кевларовых панцирях и шлемах а-ля «Даллас Ковбойз» группами выстроились по периметру тюрьмы. Если переговорщики не добьются положительных результатов, власти отвоюют тюрьму —