Дурная кровь - Роберт Гэлбрейт

Иден откинула с лица волосы и сверкнула глазами цвета черного дерева:

– Известно ли вам, что один человек, в прошлом связанный с амбулаторией «Сент-Джонс», трезвонит направо и налево, что планирует опубликовать книгу о вашем расследовании исчезновения Бамборо?

Черт, подумала Робин.

– Не Оукден ли его фамилия? – спросил Страйк.

– Нет, его зовут Карл Брайс.

– Это одно и то же лицо, – сказал Страйк.

– Вы с ним связаны или?…

– Нет, – отрезал Страйк, – и вам тоже настоятельно советую не вступать с ним ни в какие контакты.

– Да, мы уже сами так решили, – холодно ответила Иден. – Но это означает, что нам следует ждать огласки, верно?

Робин посмотрела на Страйка, и он сказал:

– Если мы распутаем это дело, огласка последует неизбежно, вне зависимости от Оукдена… или Брайса… или как он там себя нынче именует… но это очень большое «если». Откровенно говоря, шансов у нас мало, и следовательно, пристроить эту свою книгу Оукдену особо не светит, а то, что вы расскажете нам, дальше никуда не пойдет.

– А вдруг у нас есть такие сведения, которые помогут вам в раскрытии дела, тогда что? – спросила Поршия и подалась вперед, чтобы в обход Робин смотреть прямо на Страйка.

За этим вопросом последовала кратчайшая пауза: Робин почувствовала, что у Страйка обострился интерес, как и у нее самой.

– Смотря какого рода информацией вы располагаете, – с расстановкой выговорил Страйк. – Возможно, от нас не потребуется разглашать источник, но если источник будет принципиально важен для вынесения обвинительного приговора…

Теперь молчание затянулось. Казалось, воздух между сестрами заряжен безмолвным общением.

– Итак? – в конце концов поинтересовалась Поршия.

– Мы же договорились! – пробормотала Майя, обращаясь к Иден, которая все еще сидела в молчании, сложив руки на груди.

– Ну-ну, прекрасно, – сказала Иден, будто подразумевая: если что – пеняйте на себя.

Заместитель директора школы рассеянно нащупала серебряный крестик и, не выпуская его из пальцев, заговорила.

– Чтобы не было недомолвок – краткий экскурс в прошлое, – сказала она. – В нашем детстве, когда мы с Иден были почти подростками, а Поршии исполнилось всего девять лет…

– Восемь, – поправила ее Поршия.

– Восемь, – безропотным эхом повторила Майя, – наш отец был осужден за… за изнасилование и отправлен в тюрьму.

– Будучи невиновным, – уточнила Иден.

Робин потянулась за своей чашкой кофе и отпила маленький глоток, чтобы только спрятать лицо.

– Он этого не совершал, понятно? – повторила Иден, не спуская глаз с Робин. – На пару месяцев он загулял с белой женщиной. Об этом знал весь Кларкенуэлл. Они вдвоем сидели в барах, где только не появлялись. А когда он решил с ней порвать, она обвинила его в изнасиловании.

У Робин засосало под ложечкой, как будто пол накренился. Ей бы очень хотелось, чтобы эта история оказалась вымыслом. Женщина, солгавшая об изнасиловании… сама эта мысль вызывала у нее отвращение. Когда-то в зале суда ей пришлось озвучить все подробности своего горького опыта. После нее давал показания пятидесятитрехлетний насильник и несостоявшийся убийца, который вкрадчивым голосом рассказывал присяжным, как двадцатилетняя Робин заманила его в подъезд общежития, чтобы вступить с ним в интимную близость. Он утверждал, будто все происходило по обоюдному согласию: якобы она шептала, что любит жесткий секс – отсюда множественные гематомы у нее на шее – и якобы осталась так довольна, что зазывала его прийти повторно на следующий день, и он, да, естественно (тут в зале раздались смешки), удивился: надо же, с виду такая вежливая, воспитанная девочка, а набросилась на него откуда ни возьмись…

– Оболгать чернокожего мужчину белой женщине раз плюнуть, – продолжала Иден, – хоть в семьдесят втором году, хоть когда. Ранее отец уже был судим за драку. Вот его и упекли на пять лет.

– Очевидно, для родных это было тяжелое испытание, – сказал Страйк, не глядя на Робин.

– Еще бы, – сказала Майя. – Очень тяжелое. А как нас травили в школе… вы же знаете, что такое детская жестокость.

– Почти все деньги в семью приносил отец, – добавила Поршия. – Один кормил пятерых, мама никакого образования не получила. До папиного ареста она училась, пыталась сдавать какие-то экзамены, развиваться. Пока отец зарабатывал, мы кое-как сводили концы с концами, но после его ареста перебивались с хлеба на воду.

– Наша мама и ее сестра вышли замуж за двух братьев, – подхватила Майя. – В общей сложности произвели на свет девять детей. Семьи наши были очень близки, но с арестом отца все переменилось. Пока тянулся процесс, мой дядя Маркус каждый день ходил в суд, а мама ни в какую, и дядя Маркус жутко на нее злился.

– Он же понимал: судья должен видеть, что за нашим отцом стоит семья, – резко сказала Иден. – Лично я на все заседания ходила. Школу прогуливала, а в суд ходила. Знала, что отец невиновен.

– Ну, ты у нас молодчина, – сказала Поршия без тени одобрения в голосе, – а вот маме почему-то не хотелось присутствовать на открытом судебном процессе и выслушивать признания мужа о том, сколько раз у них с подругой был секс…

– Девка была – шваль, – отрезала Иден.

– Грязная водица на пожаре сгодится, – сказала Поршия с барбадосским акцентом. – Он такую выбрал.

– В общем, – торопливо вступила Майя, – судья поверил женщине, и отца посадили. Мама к нему на свидания не ездила, нас с Поршией и братьями тоже не пускала.

– А я съездила, – вновь заговорила Иден. – Уломала дядю Маркуса взять меня с собой. Отец есть отец. Мама не имела права запрещать нам с ним видеться.

– Пожалуй, – продолжила Майя, не дав Поршии раскрыть рта. – Мама хотела оформить развод, но денег на адвоката у нее не было. И тогда доктор Бамборо свела ее с одной адвокатессой, феминисткой, которая на льготных условиях консультировала женщин, попавших в тяжелые жизненные обстоятельства. Когда дядя Маркус сказал отцу, что мама сумела найти себе адвоката, отец написал ей из тюрьмы – умолял ее отказаться от своих планов. Говорил, что обратился к Богу, что любит только ее, что получил хороший урок и хочет лишь одного – быть вместе со своей семьей. – Майя пригубила кофе. – Прошла примерно неделя, мама после ухода всех врачей делала уборку в кабинете у доктора Бамборо и кое-что заметила в корзине для бумаг.

Майя расстегнула сумочку, которую так и держала на коленях, и вытащила мятый бледно-голубой лист бумаги, который явно скомкали перед тем, как выбросить, причем давным-давно. Она протянула его Робин, которая разгладила листок на столе, чтобы Страйк тоже мог ознакомиться с содержанием записки.

Выцветший текст, написанный от руки, характерным образом совмещал строчные и прописные буквы.