Ложь и правда о советской экономике - Евгений Юрьевич Спицын

том, что реализация косыгинской реформы «явно улучшила положение в советской экономике», так как за весь послевоенный период именно VIII-я пятилетка, хронологически совпавшая с проведением этой реформы, оказалась самой результативной, о чем зримо говорят такие цифры официальной статистики: за прошедшие пять лет валовой общественный продукт увеличился на 43%, произведенный национальный доход — на 46%, продукция промышленного производства — на 50%, сельского хозяйства — на 23%, производительность труда — на 39%, а реальные доходы на душу населения — на 33%. В результате процесс снижения темпов роста советской экономики, наблюдавшийся весь период хрущевского правления, был де-факто не только остановлен, но и преодолен. Более того, по мнению целого ряда авторов (А. П. Милюков, Э. Ф. Гизатуллина[1166]), «на протяжении всех пяти лет «золотой» пятилетки в СССР фиксировались рекордные темпы экономического роста, такие же, как в Японии тех лет». Однако в последний период столь радужные оценки косыгинской реформы уже ушли в прошлое, и в настоящий момент существует огромное количество совершенно полярных точек зрения, на которых мы вкратце и остановимся.

Если говорить о западной советологии, прежде всего американской, то, как верно подметила доцент Е. В. Лаптева[1167], она изначально была слишком ангажирована, поскольку многие ее представители, даже из университетской среды, работали по правительственным грантам и довольно часто выполняли аналитические обзоры по заказам своих разведслужб, а посему вольно или невольно им приходилось подстраиваться под пожелания своих заказчиков, что делало неизбежным негативные или как минимум критические оценки всей советской экономики. Кроме того, их оценки советской экономической модели, во-первых, базировались в основном на открытых источниках, а во-вторых, велись с позиций компаративистики, т.е. сравнительного анализа двух хозяйственных систем — т. н. «свободной экономики» буржуазного мира и «командной экономики» советской системы, что также не лучшим образом отразилось на качестве многих работ[1168]. Если же говорить по существу, то наиболее крупные работы с оценкой (во многом отрицательной) косыгинской реформы принадлежали советским эмигрантам, которые так или иначе были вовлечены в ее разработку и реализацию[1169]. Причем многие зарубежные исследователи (М. Эллман, А. Бергсон, Р. Кембелл, П. Грегори, Р. Стюарт[1170]), насочинявшие в 1960-1980-х годах всевозможные теории «административного диктата» «корпоративности» и «приоритетного планирования», всячески пытались доказать, что вся советская экономика, представлявшая собой «одну большую корпорацию, связанную крепкими партийно-бюрократическими узами», была априори крайне неэффективна и нереформируема и в силу этой базовой причины сама косыгинская реформа изначально была обречена на провал.

Гораздо позднее, уже в постсоветский период, аналогичные оценки появились в российской и восточноевропейской историографии, в частности в работах Г. X. Попова, Д. Е. Сорокина и Я. Корнаи[1171]. По их мнению, «новые методы хозяйствования, предлагаемые косыгинской реформой, в принципе не могли сработать при сохранении основ советской экономической системы. Их последовательное воплощение в жизнь требовало затронуть ее базовую основу — отношения государственной собственности на средства производства, что, в свою очередь, неизбежно повело бы к изменению всей системы социально-политических отношений». Более того, как заявил тот же Я. Корнаи, один из самых маститых венгерских экономистов, который еще в 1960-1980-х годах читал свои лекции в Стэнфорде, Принстоне и Гарварде, «социалистическая система сама воспроизводит неразрешимые внутренние противоречия и конфликты и ведет себя иррационально».

Что касается отечественной историографии, то самые первые работы с анализом косыгинской реформы, принадлежавшие перу Е. Г. Либермана, А. М. Бирмана, Г. X. Попова, Е. Э. Бейлиной, Н. Ф. Воробьева и А. С. Синявского, вышли еще в 1970-1980-х годах[1172]. Однако, как верно заметил профессор Г. И. Ханин, реальный критический разбор косыгинской реформы начался с выходом в свет в 1990 году сборника статей «Альтернатива: выбор пути»[1173], выразившего позицию тогдашней внутрипартийной «левой оппозиции». А до этого момента в советской публицистике и историкоэкономической науке было принято «высказывать позитивную оценку косыгинской реформы» с указанием лишь ряда определенных проблем в ее реализации.

В постсоветский же период о косыгинской реформе вышло довольно много публикаций, как сугубо апологетических, принадлежавших, например, перу косыгинского внука А. Д. Гвишиани или его помощнику Ю. В. Фирсову, так и довольно критических и даже острополемических — Л. И. Абалкина, М. Ф. Антонова или Г. И. Ханина[1174]. А новый интерес к оценке косыгинской реформы вновь возник уже в последнее десятилетие, с момента публикации статьи Ю. М. Голанда и А. Д. Некипелова с явным полемическим названием «Косыгинская реформа: упущенный шанс или мираж?»[1175]. Понятно, что в полемику вокруг этой статьи сразу же включились многие авторы, ряд из которых (Л. Н. Лазарева, М. В. Ульянова, О. А. Ульянова) даже посвятили этой теме целые диссертации[1176].

Исходным вопросом, оказавшимся в центре внимания этой дискуссии, стало обсуждение причин косыгинских преобразований. Существует два основных подхода к этой проблеме. В первом случае внимание было сфокусировано на объективных факторах развития советской экономики того периода, в том числе вступлении Советского Союза в эпоху научно-технической революции, которая и потребовала срочной интенсификации всех сфер промышленного и аграрного производства. Все сторонники данной точки зрения (Ю. В. Фирсов, Ю. М. Голанд, А. Д. Некипелов, Л. Н. Лазарева, А. П. Терняев[1177]) утверждали, что в Советском Союзе была построена командно-административная система управления, которая на рубеже 1950-1960-х годов себя де-факто исчерпала, а посему и потребовались создание новой управленческой конструкции, прежде всего на уровне производств, и перестройка работы всех плановых органов страны снизу доверху. Однако их оппоненты (Л. Машэ-Суница, М. Ф. Антонов, С. С. Губанов, В. Ю. Катасонов[1178]), напротив, говорили о том, что, во-первых, косыгинская реформа стала прямым следствием провальных хрущевских реформ, весьма серьезно подорвавших экономику страны, и, во-вторых, новое советское руководство вместо того, чтобы в полном объеме восстановить сталинскую экономическую модель, где главными критериями эффективности всего производства выступали показатели роста производительности труда и снижения себестоимости готовой продукции, пошли по пути возрождения буржуазных отношений (где во главу угла всегда ставилась норма прибыли и рентабельность) и воссоздания неонэповской модели госкапитализма образца 1920-х годов, которая и создала базу для буржуазной контрреволюции 1990-х годов[1179].

Не менее спорным вопросом являются и результаты всей косыгинской реформы. Точнее говоря, существует относительный консенсус в оценке качественных результатов этой реформы, имевших двоякий характер, где положительная оценка перехода к хозрасчету соседствует с отрицательной оценкой всех «побочных эффектов» данной системы, особенно в вопросах ценообразования и номенклатуры товарной продукции. Однако есть большие разногласия в оценке ее количественных результатов. Например, профессор В. А. Мау утверждает, что положительный эффект VIII-й пятилетки был