Широкий Дол - Филиппа Грегори

Дедушка Тайэк кивнул, услышав упрек; у арендаторов был такой вид, словно больше всего им хочется оказаться как можно дальше отсюда. Они прекрасно понимали, что я с первого взгляда заметила каждого из них, и теперь их мучили страх и неуверенность, не придется ли им расплачиваться за подобный демарш. И ведь действительно придется! – подумала я.

– Мы просто тревожимся, мисс Беатрис, – мягко заметил Тайэк. – В усадьбу-то мы явиться не посмели; а когда впервые услышали о ваших планах, так не поверили, что вы так с нами поступите. Вот мы и решили дождаться, когда будет возможность при встрече выяснить у вас все наши вопросы.

Я подбоченилась и окинула взглядом толпу крестьян. В лучах зимнего солнца мое дорожное платье казалось каким-то особенно черным. А рыжие волосы под аккуратной амазонкой так и сияли, как листья буков осенью. Люди окружали меня со всех сторон, но они встали так из вежливости. В них не было ничего от разъяренной толпы. Я чувствовала, что пока полностью владею ситуацией, и они тоже это понимали. Даже старый Джордж Тайэк при всем его достоинстве и мудрости говорил со мной подобострастно.

– Ну что ж, – сказала я, и голос мой был чист и звонок, так что даже те жалкие арендаторы, что стояли в последних рядах, отлично меня слышали, – будь я проклята, если это не мое личное дело – как мне распорядиться собственной землей! Но раз уж вы решили устроить себе выходной и явились сюда, то поскорей говорите, в чем дело.

И тут словно дамбу на реке прорвало наводнением.

– А кролики? Мясо-то мне не по карману! Кролики – наше единственное спасение! – крикнула одна из женщин.

– А чем очаг топить? Чем, если мне сюда приходить запретят? – спросила вторая.

– У меня корова и две свиньи, они всегда здесь паслись, – растерянно сказал какой-то крестьянин.

– А я всегда свои ульи на общинном лугу ставил, чтобы пчелки вересковый мед собирали, – послышался голос одного из арендаторов.

– А я нарезал здесь торф для печки!

– А я здесь хворост собирала!

– Мои овцы всю осень на лугу паслись!

И сквозь этот шум до меня донесся дребезжащий тенор дедушки Тайэка.

– Оглянитесь, мисс Беатрис, – сказал он. Я обернулась. Я стояла рядом с огромным дубом, одним из самых старых в нашем лесу. В деревне была одна симпатичная традиция, согласно которой влюбленная пара в знак помолвки вырезала свои имена на коре этого дуба. От самых корней и выше, чем я могла достать, кора дерева была покрыта узорами из переплетающиеся друг с другом имен и весьма искусно вырезанных сердечек.

– Там есть и мое имя, и имя моей жены Лиззи, – сказал старый Джордж Тайэк, указывая куда-то над моей головой. Я всмотрелась внимательней и различила на покрытой лишайником, как старинное надгробие, коре вырезанное сердце и внутри имена: «Джордж» и «Лиззи». – А чуть выше вырезаны имена моего отца и матери, – продолжал он. – А еще выше – их отцов и матерей, а также многих других моих предков, таких далеких, что мало кто их и помнит; самые верхние имена теперь, пожалуй, толком и не прочесть – так, одни зарубки на коре вместо тех старинных имен, что были когда-то там вырезаны.

– И что? – холодно спросила я.

– Где же мои внуки будут вырезать свои имена, когда им придет пора жениться? – спросил дедушка Тайэк. – Если вы срубите это дерево, мисс Беатрис, нашим детям будет негде друг другу в любви поклясться.

По толпе пробежал одобрительный шепот. Основные требования, естественно, были связаны с источником пищи и топлива, но при этом даже самые бедные не забывали, что и у них есть чувства.

– Нет, – сказала я не допускающим возражений тоном. Хотя с языка у меня чуть не сорвалось предложение не трогать этот дуб и поставить ограду в обход его, чтобы деревенские парочки по-прежнему могли прийти сюда летней ночью и вместе вырезать на замшелой коре свои имена, а потом немного задержаться и прямо в темных кустах заняться любовью. Но проявлять подобную сентиментальность было бы сущим безумием. И уж точно было бы полной глупостью – делать петлю в прямой изгороди ради каких-то будущих влюбленных, которые еще и на свет не появились.

– Нет, – снова сказала я. – Я знаю, что в нашей деревне всегда существовали определенные традиции, а вы все знаете, что я всегда вас раньше в этом поддерживала и всегда была вам другом. Но Широкий Дол меняется, и мы теперь должны вести хозяйство иначе. У вас еще останется несколько акров общинной земли, которые в этом году огорожены не будут. Вы можете продолжать пасти там скот, ставить ловушки на кроликов и собирать топливо. Но этот участок будет распахан и засеян пшеницей.

– Вот уж черные времена настанут, когда вокруг деревни одни пшеничные поля останутся и ни одного такого, где росло бы такое зерно, которое и деревенским людям по карману! – крикнул кто-то из задних рядов, и по толпе прошел гул поддержки, больше похожий на стон.

– Я вас узнала, Мейбл Хенти, – уверенно сказала я. – Вы мне уже и так задолжали за три месяца, но в прошлом квартале я вам позволила повременить с выплатой ренты. Так что сейчас лучше помалкивайте!

Кое-кто из деревенских негромко засмеялся, а Мейбл Хенти стала малиновой и умолкла. Больше никто выкрикивать не решался. Я позволила себе некоторое время в упор смотреть на собравшихся, пока они один за другим не потупились под жестким и гневным взглядом моих зеленых глаз. И только дедушка Тайэк по-прежнему стоял с высоко поднятой головой; только его глаза все еще смотрели прямо на меня.

– Я старик, мисс Беатрис, – сказал он. – И за свою жизнь видел немало перемен. Я был молодым мужчиной, когда ваш отец был еще совсем малышом. Я видел, как он женился, и видел, как его хоронили. Я видел, как женился ваш брат, и я стоял у ворот церкви, чтобы посмотреть, как вы войдете туда невестой. Я был на церковном кладбище, когда хоронили вашу мать. Я очень многое здесь видел, больше, наверное, всех остальных, вместе взятых. Но я никогда не видел, чтобы сквайр Широкого Дола пошел против людей своей деревни. Я никогда о таком не даже слышал. И если вы все-таки будете продолжать это огораживание, хотя мы просим, мы умоляем вас этого не делать, значит, вы не такая хозяйка, какими были ваш отец или дед. Лейси из Широкого Дола жили здесь сотни лет. Но они ни разу не позволили, чтобы их крестьяне стонали от нужды. И если вы, мисс Беатрис, не оставите эту затею, то, боюсь, вы разобьете сердце Широкого Дола.

Я быстро тряхнула головой, чтобы прочистить себе мозги. Мне казалось, что от земли поднимается какой-то темный туман, сквозь который я с трудом слышу шепот толпы в поддержку Тайэка. Не оправдать надежд этой земли и этих людей – нет, это, похоже, было выше моих сил. И я, встряхивая головой, точно усталый олень, окруженный гончими, на мгновение испытала страх. Мне стало страшно при мысли о том, что я каким-то образом сбилась с пути, неправильно установила направление и цель собственной жизни и отныне я больше не услышу ровного спокойного биения сердца Широкого Дола, сколько бы я ни прислушивалась. Я коснулась рукою лба, чувствуя, что взволнованные лица крестьян, стоявших вокруг меня, сливаются в неясный круг, и вдруг из этого круга выплыло лицо Джона Брайена. Бодрое, любопытное лицо.