Широкий Дол - Филиппа Грегори

Погода вполне соответствовала тому гневу и отчаянию, которые накопились в Широком Доле. Зима никак не кончалась, принося то снежные бури, то промозглые туманы, то сильные ветры и холодные ливни. К сожалению, несмотря на отвратительную погоду, у овец начался окот, и мы потеряли ягнят больше, чем за несколько предшествующих лет. Отчасти это, как мне кажется, произошло еще и потому, что люди больше не желали сутками торчать под открытым небом ради одной моей улыбки и дружеского хлопка по плечу. Пока я сама находилась рядом, наблюдая за ними, они все делали как надо; помогали овцам в сложных случаях, проверяли, отгрызена ли пуповина, приняла ли мать новорожденного ягненка. Но я знала, что как только я оттуда уеду, они немедленно все бросят и спустятся с верхнего пастбища в деревню. Знала я и то, что они злобно плюют на землю при одном лишь упоминании об отаре.

Я прекрасно понимала, что хорошо заработать на овцах в этом году нам явно не удастся, и это заставляло меня еще решительней придерживаться собственных планов, чего бы это мне ни стоило.

В связи с тем, что зима была холодная, нам пришлось держать в хлеву значительно больше животных, чем я рассчитывала, и теперь у нас явно не хватало сена и других кормов. Оказавшись перед дилеммой – то ли убивать вполне здоровых и сильных животных, то ли прикупить еще корма, – я выбрала последнее, хотя цены на сено были просто немыслимые. Это были непредвиденные траты, но никакой возможности возместить их я найти не смогла и приготовилась к тому, что нам еще повезет, если в этом году с овцами все выйдет так на так.

Дни стояли холодные, мрачные, и я с утра до вечера просиживала за письменным столом, так что, когда с наступлением ранних сумерек Страйд вносил зажженные свечи, голова у меня уже раскалывалась от боли. Похоже, нам никак не удавалось заработать достаточно денег. Да и та сумма, которую мы под залог получили от мистера Льюэлина, обходилась нам недешево. Процент был очень высок, а доходы наши опустились, можно сказать, до самого дна, и мы все время выплачивали больше, чем получали. Я чувствовала, что при таких условиях мне просто не под силу будет покупать для посева пшеницу высшего сорта. Или придется снова влезть в долги.

Я устало уронила голову на руки. Мне было страшно. Это был не такой страх, какой возникает, когда, увлекшись охотой, перепрыгиваешь через слишком высокое препятствие; и не тот тихий ужас, что давно уже поселился в моей душе из-за постоянного ожидания неких бандитов или мятежников, которые вот-вот за мной явятся. Нет, это был особый, деловой страх. Черные цифры на белой бумаге выглядели такими бескомпромиссными. И даже довольно тяжелый сундучок с наличными, стоявший под письменным столом, не мог меня утешить. В сундучке лежала, казалось бы, действительно крупная сумма денег, но мне-то нужно было гораздо больше. И Широкому Долу нужно было гораздо больше. А меня страшили эти умные деловые люди из Лондона. И снова влезать в долги я боялась. Хоть и понимала, что делать это придется.

Гарри я от деловых забот практически избавила. Мне не хотелось пугать его тем, как неважно у нас обстоят дела. Я боялась, что он может и отказаться от идеи с переменой права наследства. И потом, гордость не позволяла мне признаться брату в том, что я боюсь. Впрочем, даже Гарри не мог не заметить, что жители нашей деревни стали относиться к нам почти с ненавистью, которая в течение этой холодной зимы все более усиливалась.

Из нас троих, похоже, одна Селия, лишь недавно поселившаяся в Широком Доле, все еще пользовалась уважением в деревне. Как ни странно, они, несмотря на все свои невежественные предрассудки, никогда не обвиняли Селию в том, что у них пусты суповые кастрюли, а на обед в лучшем случае жидкая каша без масла и молока. Эти глупцы как-то ухитрялись не замечать ни чудесных шерстяных плащей Селии, ни ее модных шляпок; однако они замечали, какое у нее бледное и взволнованное лицо под шелковыми оборками капора, и знали, что кошелек ее всегда открыт для тех, кому совсем не под силу пережить эту долгую зиму или просто нужно купить ребенку одеяло, чтобы было чем укрыться в холодные ночи. В январе земля промерзла уже насквозь, и Селия каждый день отсылала из нашей кухни кастрюлю с горячим рагу в те деревенские дома, где неделями не ели ничего мясного. И я мрачно замечала, как они ее за это благословляют.

Селия в итоге очень хорошо узнала нашу деревню – мою деревню! – и людей, которые там жили – моих людей! Она даже стала понемногу разбираться в сложном переплетении их родственных и дружеских связей. Кто кому приходится шурином или деверем, чей муж пьет, кто из отцов слишком грубо обращается со своими детьми, кто из женщин ждет ребенка. Именно Селия первой узнала, когда у Дейзи Сауер умер младенец.

– Беатрис, мы должны что-то сделать, – сказала Селия, без стука входя в мой кабинет. Она прошла в западное крыло прямо из конюшни в дорожном плаще и платье для поездок, на ходу стаскивая с рук черные кожаные перчатки и направляясь прямо к огню. Меня поразило, как сильно она переменилась с тех пор, как умерла наша мать. Ее походка стала гораздо энергичней, голос звонче, и вся ее повадка была исполнена некой жизнеутверждающей целеустремленности. Вот и сейчас, грея спину у моего камина, она, похоже, готовилась прочесть лекцию о том, как мне следует заботиться о моих крестьянах.

– Что сделать? – резко спросила я.

– Ну, что-нибудь! Людям в деревне так трудно живется! – страстно воскликнула она. – Это неправильно, Беатрис, это не может быть правильным! Некоторые семьи там находятся буквально на грани смерти. А у бедняжки Дейзи Сауер только что умер малыш, и я уверена: он умер потому, что у нее не было молока, а больше ей нечем было его накормить. У них в доме почти совсем нет еды, и она, не сомневаюсь, сперва старалась накормить мужа и детей, а уж потом ела сама, если что-то оставалось. Ее младенец все худел и худел, а потом просто умер – он умер от голода, Беатрис! Как это отвратительно! Такой чудесный малыш!.. – Голос Селии сорвался, и она, смахнув слезы и сдерживая рыдания, отвернулась к камину. Но, помолчав, снова заговорила: – Мы, конечно же, могли бы дать людям работу в усадьбе. Во всяком случае, куда большему их числу. Или, по крайней мере, можно было бы выделить деревенским семьям немного зерна. Ведь Широкий Дол – такое процветающее поместье! Я просто не понимаю, как в нашей деревне могли возникнуть такие трудности.

– Хочешь посмотреть цифры? – спросила я с самым суровым видом. – Широкий Дол кажется тебе процветающим, потому что вплоть до настоящего момента ты жила за закрытыми дверями усадьбы, где тебе отнюдь не приходилось считать каждый грош. Ты, правда, несла отчасти ответственность за содержание дома и кухонные расходы, но тебе прекрасно известно, что я ни разу не оспорила ни одного твоего чека.

Селия кивнула. Первых же признаков моего гнева оказалось достаточно, чтобы ее уверенность была поколеблена. Она слишком хорошо помнила, какой ужас внушал ей лорд Хейверинг, когда, бывало, орал на нее в приступе пьяной ярости. Селия просто не выносила, когда на нее повышали голос или даже просто разговаривали с ней резким тоном. И я этим воспользовалась.

– Это все очень мило – и твои миски горячего супа, и одеяла для детей. Благодаря этим подачкам ты чувствуешь себя в деревне королевой. Но нам нужно выплачивать проценты за отданные в залог земли, у нас есть и другие долги. Широкий Дол – это отнюдь не райские сады. В этом году мы потеряли десятки овец и множество ягнят; да и у коров отел идет неудачно. А если выдастся сырая весна, у нас возникнут проблемы с зерновыми. Зря ты просишь меня взять на работу половину жителей нашей деревни. Мы просто не можем себе этого позволить. В любом случае я уже подписала договор с приходским сборщиком заказов, и он будет поставлять нам работников из работного дома. Кстати сказать, это в основном как раз жители нашей деревни, так что они будут работать в поместье, но по иным расценкам, на мой взгляд, более правильным.