Давно закончилась осада... - Владислав Крапивин

— А идите-ка к свету, господа хорошие, — непонятным тоном пригласил старик. Оська и Норик побрели на середину кельи.

— Поворотись-ка, сынку… — Старик тяжелой рукой крутнул Оську. А потом и Норика. — Ну, ясно, что сверху. Вон сколько всего собрали на себя с цепи. Акробаты, будь вы неладны. Одно расстройство с вами…

Не понять, сердито он говорил или просто так. Ровно как-то, без интонаций.

Оська и Норик переминались. Под ногами теперь были не камни, а половицы.

Старик отошел к стене. Она была увешана корабельными фонарями, спасательными кругами, мотками тросов разной толщины. Есть там короткие с узелками?.. Старик со скрипом открыл железный шкафчик, зашарил в нем. Сказал, не оглянувшись.

— Ты, желтенький, давай-ка снимай штанишки.

Норик часто задышал.

— А я… после него, да? — с печальным пониманием уточнил Оська.

— У тебя разве тоже порваны? — Старик обернулся. В заскорузлых пальцах его была граненая игла с похожей на шпагат нитью. Видать, парусная.

— У меня… да, — тут же нашелся Оська. — Только чуть-чуть, у кармана. Я сам зашью, дома!

Норик обрадованно выбрался из штанов, отдал их старику. В плавках и рубашке отошел к камину. Затанцевал там, потирая ссадины. Старик сел на табурет, надел желтую материю на растопыренные пальцы.

— Распорол, однако… Ну, ладно, тонкой работы не обещаю, а прочность будет с гарантией. — И заработал изогнутой иглой-великаншей.

Странно: не ругал, не грозил, не упрекал. Или это еще впереди?

Оська осторожно спросил:

— А почему внизу решетка? Раньше не было.

— От ворья решетка, — подтвердил старик догадку ребят. — Повадились нехристи. Вы, небось, наверху сами видели двери-то… Жулики, они всегда снизу лезут. Кто сверху, по цепям, тот без корысти. По глупой своей лихости или по другим причинам, но не для наживы…

— Мы не по лихости, — негромко сказал от камина Норик.

Старик вскинул на него от шитья глаза.

— Глянь-ка сколько царапин у тебя. Высветились на огне. Ну, герой…

— И Оська тоже, — сказал Норик.

— Похоже, что тоже… Ты, значит, Оська? — Старик обернулся.

— Да. А он — Норик.

— Ну и ладно. А я Иван Сергеич, как Тургенев, который про Муму написал. А чаще Сильвером кличут. Слыхали, небось?

— Слыхали, — признался Оська.

— А почему Сильвером? — спросил Норик.

— “Острове сокровищ” читали, небось?.. Ну вот. По причине одноногости, значит. — И он деревянно притопнул правой, явно неживой ступней.

Оська и Норик виновато молчали.

— Норик, ты вот что. Возьми-ка из шкафчика зеленый бутылёк. Намажь все ранения себе и другу. Там такая жидкость лечебная…

— Щипучая, наверно, — безразличным тоном заметил Оська.

— А вот и нет. Не щипучая, не жгучая. Этот рецепт я специально для внучки составил, когда вот такая была, — Старик поднял над коленом ладонь с иглой между пальцами. — Не хотел, чтобы кроха роняла слезы, когда болячки мажут. Я ее, боль-то, и сам не переношу. Даже самую малую. С той поры, как ногу оборвало…

— На войне, да? — тихо спросил Оська.

— Не на войне, после уж… Был такой, как вы. Пацаны отыскали в бункере круглую железяку и давай расковыривать. Думали, коробка с патронами, а оказалась мина… Ума-то не было… Двоих на месте положило, а мне вот ногу напрочь, по щиколотку…

Старик, видимо, не впервые рассказывал свою историю. Говорил спокойно и все махал иглой.

— Такое вот дело… Говорят, что при этих случаях шок бывает и человек сперва боли не чувствует. Какое там “не чувствует”. Помню, я аж задохнулся от нестерпимости и в глазах краснота. Хорошо, скоро в бессознательность впал. И очнулся уж в госпитале, после операции… С тех пор вот и не терплю ничего болезненного, просто аллергия на это, выражаясь по-научному. И другим никакой боли не желаю…

Оська и Норик мазали ссадины маслянистой жидкостью. Она и правда не щипала, холодила только.

Норик сказал с виноватостью:

— А говорят, что вы линьками тех, кого поймаете…

Вот болтун! Напрашивается, что ли?

Старик перекусил нитку.

— Держи работу… Мало ли что про меня говорят. Это потому, что я сам велю так говорить. Тем велю, кто здесь побывал. Чтобы другим неповадно было… Потому немногие и лазают. За все время десятка полтора было таких героев. В основном тех, кто у Николы Чудотворца просил что-то заветное… Вы ведь, наверно, с тем же, а?

— С тем же, — шепнул Норик, натягивая штаны. И спохватился: — Спасибо. Крепко так зашито.

љ— Носи на здоровье… А с какой просьбою к Николе спустились, я не спрашиваю. Не каждый скажет. Главное, чтобы сбылось. Дай вам Николай Угодник удач…

Да, ничуть не свирепый был Сильвер. Наоборот. У Оськи даже в глазах защипало.

Сильвер спросил:

— Чайку хотите?

Чай у легендарного Сильвера — это разве не заманчиво? Еще одно приключение. Оська глянул на часики. Солнце заходит в семь, а была только половина шестого.

— Конечно хотим! Норик, время еще есть.

— Да.

— Вот и ладно. А то гости у меня не часто, больше все один…

Сильвер выставил на дощатый стол три щербатые фаянсовые кружки. Вышел куда-то и скоро вернулся с булькающим чайником — синим с черными оспинами отбитой эмали. Прямо на доски высыпал из холщового мешка крупные сухари. Белые и черные вперемешку. Стукнул о стол стеклянной сахарницей с кусками рафинада.

— Ну, давай к столу, босоногий экипаж.

— Мы свои башмаки наверху оставили, — оправдался Оська за себя и за Норика.

— Понимаю… А я вот босиком постоянно гулял. До десяти годов, когда случилось это… До сих пор снится порой, что мальчишка я и бегаю по берегу, ракушки ищу. И будто камушки колют ногу, которой нет уже полвека… Ну, садитесь, садитесь.

Оська впервые в жизни пил чай вприкуску. Норик, кажется, тоже. Колотые куски сахара надо было макать в кружку, а потом сосать их. Вкуснотища такая! Старик макал и сухари. А Оська и Норик с треском кусали их сухие — зубы-то крепкие. И поглядывали по сторонам.

В углу белела зачищенным деревом коряга с вырезанными головами Горыныча. На стенах среди канатов и фонарей висели деревянные маски. Смешные и страховидные. И всякие фигурки.

— Иван Сергеич, это вы сами вырезали? — не сдержал любопытства Норик.

— Кто же еще… Я ведь с малолетства-то хотел в моряки, как вся наша ребячья братия тогда. Ну, а после того случая какая служба? Рыбачил, правда, в артели, яличником был в Большой бухте, когда катеров еще не хватало. А потом вот увлекся этим занятием, деревом. Удивительное, скажу вам, искусство, когда в него вникнешь. Скульптуры для парков и скверов вырезал, рамы для картин. А особое дело — иконостас в этой церкви. Сам до последнего узора все придумал, сам все резал из разных пород. И раму особую для чудотворного образа — тоже. С той поры и прикипел, можно сказать, к этой церкви, определился то ли в сторожа, то ли в старосты. Хотя, по правде говоря, по молодости особо верующим не был…