Директория. Колчак. Интервенты - Василий Болдырев

Настроение к Меркуловым было резко враждебное. Это настроение всецело разделялось и ближайшим сотрудником Остроумова по управлению дорогой – Н.Л. Гондатти. Очень умный и широко осведомленный в вопросах Дальнего Востока, Н.Л. Гондатти высказал ряд положений, казавшихся недостаточно ясными из находящегося на отлете Владивостока, и помог несколько разобраться в путанице харбинских настроений.

Действительно, в Харбине, больше чем где-либо, чувствуется особый и идейный, и политический разброд. Это сказалось даже в ряде появившихся, большею частью выдуманных, интервью со мной и просто заметок доброжелательных, сдержанных и просто враждебных.

В Харбине больший, чем во Владивостоке, избыток безработной, главным образом, беженской интеллигенции, много праздного, в массе очень нуждающегося военного элемента; застой в делах «fox trot», много сплетен, спекуляция…

По пути на юг, к району уже прочно закрепившегося влияния Японии, весьма много любопытного. Бывшая маленькая деревушка Чанчунь – теперь большой, серый, залитый электричеством и асфальтом город, с огромными магазинами, лавками, различными складами, гостиницами и пр.

Пользуясь остановкой, я долго бродил по городу. С любопытством перешел деревянный мостик через ручей, отделяющий Чаньчунь от Каученцзы. Сюда, за этот ручей, была отброшена Россия исходом кровавой борьбы за обладание Маньчжурией. Каученцзы входил в сферу нашего влияния – там почти никаких перемен.

За Чанчунем уже район бывших полей сражений, места великих битв 1904–1905 годов; здесь тоже много изменений.

Я напрасно искал художественную перспективу стен и храмов древнего Мукдена: взор упирался в огромное мрачное здание японского «Ямато-отеля», от которого по радиусам во все стороны тянулись, залитые асфальтом и электричеством, улицы, и здесь всюду магазины, магазины без конца, конторы, банки и т. д.

Далее на юг к Дайрену беспрерывные ленты поездов, вывозящих по двум колеям неисчислимые зерновые, бобовые и другие запасы богатой Маньчжурии.

Всюду японский язык, японский порядок, всюду «хаки» их войск.

Это, вместе с «автономной» Кореей, твердая Япония на материке.

Восхищаясь высокой культурой полей, без конца тянущихся по сторонам дороги, огромным промышленным ростом и успехами техники, я неоднократно проникался глубокой признательностью к хозяевам страны за то заботливо-бережное отношение к мелькавшим временами памятникам на могилах наших бойцов, павших в великой вражде, омочившей их кровью эти далекие, чуждые, теперь глубоко мирные поля.

Сейчас они одиноки, эти могилы; лишены заботы своей страны. Почивающие в них принесли сюда меч и вражду. Но здесь не мстят мертвым и заботливо хранят их память от забвения и тлена.

В Чанчуне и Мукдене пересадки. Чувствуется разница между японским и русским вагоном, заметна она и в вагоне-ресторане: тощие кусочки хлеба, маргарин вместо масла, во всем учет и экономия.

Особенно убогими против наших вагонов кажутся вагоны правительственной Китайской дороги. В них приходится переходить в Мукдене с магистрали, ведущей к Дайрену, на линию, идущую через Шанхайгуань к Тяньцзину. В узких беленьких купе узкие, обитые скользкой кожей сиденья, с которых катится не только ручной багаж, но и крепко заснувшие ночью пассажиры.

Мои молодые спутники негодовали на недостаток хлеба за завтраком и обедом. Приходилось требовать и платить за каждый лишний кусочек extra (особо). Это значительно увеличивает нормальную и без того не дешевую плату стола.

Великая Китайская стена! Памятник веков и чрезмерных человеческих усилий. За ней внутренний Китай.

Прежде неодолимая преграда – сейчас затраченный напрасно труд.

Ее свободно режет стальная лента. Стена остается позади. Перед глазами другое чудо – пустыня, превращенная в богатые поля. Бесплодные пески связаны насаждениями. Оставшиеся от прошлогодней жатвы стебли тянутся бесконечными, стройно очерченными линиями. Безграничный труд и великая любовь к земле в каждом кусочке поля, отвоеванного у страшной, бесплодной пустыни!

Дальше районы иностранных концессий, серые города, камень, бетон, железо, фабрики, трубы, дым, дым и бесконечные китайцы – неизмеримый резерв человечества.

Здесь одинаково перевозят уголь, камни и китайцев (кули-поденщики). Из экономии места они не сидят, а, стоя вплотную друг к другу, заполняют до отказа открытую платформу и как-то чудом сохраняют равновесие и не падают при быстром движении качающейся платформы.

Мимо них проносятся люксы, экспрессы – это для хозяев их страны.

На станциях гомон, неимоверное оживление и смена всевозможных запахов с преобладанием запаха горелого бобового масла.

Здесь беднее одета милиция и значительно худшие, по сравнению с маньчжурскими, войска.

Бесконечное осложнение с деньгами. Каждая провинция – своя монета, big и small money (полноценная и малоценная монета). Размен, лаж, торговля, своеобразный гортанный говор и суета.

В Тяньцзине поворот, переход на ветку к Пекину. Через несколько часов – сначала предместье, силуэты стен, дворцов и храмов в спустившейся темноте, а затем залитый электричеством вокзал древней столицы Китая…

Я прибыл в Пекин за день до отъезда оттуда маршала Жоффра, но и этот день оказался весь занятый ранее назначенными приемами, банкетами и пр. После переговоров моего секретаря с начальником военной миссии при Жоффре выяснилось, что я могу видеться с маршалом лишь утром в день его отъезда. Эта беседа au passage (мимоходом), конечно, не удовлетворяла меня, и я просил передать, что не считаю возможным беспокоить маршала в этих условиях[103].

Я уже более или менее знал из других источников, что вопрос о взгляде Антанты на Приморье, заявленный Жоффру, был бы вопросом праздным. Престарелый маршал демонстрировал победу Франции, торжество Антанты и, весьма естественно, имел полное основание не только не интересоваться, но даже и не знать толком, что такое Приморье. Состоящая при нем миссия имела исключительно личный характер и, несомненно, главным образом занята была церемониальной частью и вопросами представительства.

Было известно также, что «победитель на Марне», если и проявляет некоторое любопытство, то только в отношении старой русской армии, содействие которой, в обессмертившей Жоффра победе, не могло не сохраниться в его сознании, даже при том своеобразном взгляде на Россию, который сложился у народов-победителей и привел их к блокаде голодающей страны и интервенции.

Мне не хотелось упустить случая повидаться с некоторыми представителями иностранных держав, к которым я имел рекомендательные письма от моих друзей.

Интересовали меня, главным образом, три вопроса: 1) взгляд на временное обособленное существований Приморья и экономическое соглашение с ДВР; 2) вопрос об окончании интервенции на Дальнем Востоке; 3) ближайшие перспективы, намеченные иностранцами в отношении Китайско-Восточной железной дороги, то есть ожидается ли там усиление китайского влияния, или же есть тенденция о замене такового международным управлением?