Прежде чем ты уснешь - Лин Ульман

— Еще бы, — говорю я. — В ресторане суматоха. Вызывают «Скорую помощь», метрдотель в отчаянии размахивает руками, посетители наперегонки несутся в туалет — прочистить желудок на случай, если они тоже съели что-нибудь отравленное, повар заперся на кухне и прикидывает, как ему быстро и достойно покончить с собой.

Дальше случается вот что: Франк Андерсен переводит дыхание и замечает Валь Брюн, прижавшую заплаканное лицо к его коленям. «М-м-м, — думает Франк Андерсен. — Какая она милая». — И он гладит Валь Брюн по голове. Потом он вспоминает: «Ее губы, ее потрясающие губы ласкают мое тело, она берет в рот мой член…» Иными словами, мысли Франка Андерсена принимают иной оборот, и он, как бы это сказать, — переосмысливает ситуацию, задавая себе вопрос: умру я или нет? Дрожь во рту явно уменьшается, покалывание проходит — вот это да! Но эрекция по-прежнему остается. «Господи, — думает Франк Андерсен. — Боже мой!» Он наклоняется к Валь Брюн, трется носом о ее волосы и шепчет: «Не знаю, как тебе объяснить, но член у меня так напрягся, как никогда раньше, давай срочно удерем отсюда куда-нибудь».

Я перевожу дыхание и допиваю вино.

Аарон озадаченно смотрит на меня.

— Через три недели, — говорю я, — Валь Брюн и Франк Андерсен улетают из Токио. Они переезжают в красный домик на Виндерене, который с помощью знакомого дизайнера отделывают в светлые радостные цвета. Зимним днем полтора года спустя Франк спотыкается на льду возле дома и падает. К несчастью, он ударяется головой об острый камень, торчащий из канавы; сколько раз он собирался что-то сделать с этим камнем, убрать его подальше от дома, тем более что камень не очень-то и велик, не больше, чем крупный мужской кулак. От боли Франк зажмуривает глаза. Камень пробуравил ему лоб, и если бы Франк мог встать, то камень, как рог, выпирал бы у него из головы. — Я замолкаю и смотрю на Аарона. — Я предупреждала, что это грустная история.

— Что же было дальше?

— Дальше ничего, — говорю я. — Франк Андерсен едва успевает пару раз ойкнуть и умирает.

* * *

Путь к отступлению отрезан. Мы едим и разговариваем, как будто других дел у нас нет. Ты разве не знаешь, Аарон, что у нас есть другие дела? Путь к отступлению отрезан.

Время пришло.

Вперед, Карин, сделай это, пока не передумала. Давай же!

Время пришло.

Аарон оборачивается. Он оборачивается. Поворачивается ко мне и говорит:

— Что с тобой, Карин?

— Не знаю.

— Ты плачешь?

— Я?

— По-моему, ты вот-вот расплачешься.

— Я стараюсь не плакать.

— У тебя слезы текут по щекам.

— Ну и что?

— Ты из-за Жюли? Из-за свадьбы? Ты поэтому плачешь?

— Нет.

— А почему?

— Из-за тебя. Я больше не могу…

— Ты о чем?

— Не могу больше. Я не смогу жить, если мы с тобой… с тех пор, как я увидела тебя сегодня возле церкви… Мне ничего от тебя не надо, ничего, слышишь, ничего мне не надо, правда… Мне нужен только ты!.. Всего на одно мгновение… потому что ты совсем другой… Ты нужен мне, понимаешь!.. Потому что ты ни на кого не похож, не знаю, понимаешь ли ты это, но ты совершенно особенный… и я жить дальше не смогу… Никто ни о чем не узнает, — говорю я. — Как будто ничего не случилось, все в порядке… скажем, через полчаса, ровно в половине восьмого, красная комната слева, вверх по лестнице и налево… как будто ничего не произошло, я обещаю. — Я поворачиваюсь, смотрю на него и почти плачу навзрыд: — Ты… потрясающий.

Да, поворачиваюсь, смотрю на него и говорю, что он потрясающий.

И тут он начинает расти, он становится огромным, невероятно огромным, — вот уж не думала, что это будет так просто, польстить мужчине — так просто — или я что-то не поняла?

Я всплескиваю руками.

— Может, я что-то не поняла?! — кричу я так громко, что все гости замолкают и оборачиваются.

Я киваю на Аарона, вопросительно поглядывая по сторонам. Аарон сидит на стуле рядом со мной и растет, словно на дрожжах, с какой-то нездоровой быстротой; он становится все больше и больше, еще чуть-чуть, и он превратится в цирковой аттракцион или сенсацию из Книги рекордов Гиннеса: «Аарон — самый большой человек в мире».

— Да вы на него посмотрите!

— Огромный, как кит, — хмыкает папа, делая глоток виски.

— Как гора, — говорит Анни.

— Как небоскреб, — добавляет тетя Сельма. — Огромный, как Эмпайр-Стейт-билдинг в свои лучшие дни.

— Большущий, как тролль! — кричат дети. — Он такой же огромный, как тролль!

— Да, но способ, которым Карин этого добилась, лесть — все это ниже ее достоинства, — говорит папа. — Сентиментальная мелодрама, да и только, если хотите знать мое мнение.

— Тебя никто не спрашивает, — шипит Анни.

— Но она ведь и моя дочь, — говорит папа.

— А вот про это ты бы лучше помолчал, — отвечает Анни. — Где ты был, когда дети в тебе нуждались?! Где ты пропадал, когда они болели, грустили, радовались, когда они скучали по тебе? Где ты был, когда Жюли?..

— Замолчи, — говорит папа. — Замолчи!

Он тянется через стол и хватает меня за руку, он хватает меня своей большой рукой:

— Послушай, Карин! Мы же вместе ходили в кино, я брал тебя с собой с тех пор, когда ты была еще маленькой. Мы смотрели хорошие фильмы и плохие фильмы. Учиться нужно на хороших фильмах, а на плохие — наплевать и забыть. Если уж ты вознамерилась соблазнить этого мужчину, ты могла бы сделать это гораздо лучше. Гораздо лучше, Карин. В следующий раз я попросил бы тебя сделать это немного изящнее. Нельзя идти напролом, дочка. Метод нокаутов не всегда приводит к победе.

— Да, но сейчас же привел, — говорю я. — Посмотри на него, пап! Подействовало, да еще как. Ты посмотри, как он растет.

Папа поднимает глаза, делает глоток виски, чтобы лучше видеть, — и теряет дар речи: Аарон вырос до таких размеров, что вот-вот продырявит головой потолок и дотянется до небес.

Я поворачиваюсь к Аарону, Аарон улыбается.

— Не знаю, что тебе на это сказать, — тихо говорит он. — Я ведь пришел сюда с Камиллой, это моя девушка, вон она сидит.

Аарон кивает в сторону светловолосой.

— Я здесь с Камиллой и с маленькой Шарлоттой. Не знаю, как лучше объяснить…

— Тс-с. Ты не должен оправдываться, — говорю я. — Я все понимаю. В половине восьмого в красной комнате. Не отвечай. Больше мы к этому не вернемся.

* * *

Когда до половины восьмого остается пять минут — десерт подадут еще не скоро, — я, как и было намечено, иду на второй этаж, в красную комнату.