Невозможный Роман - Юлия Резник

Черт-черт-черт... Как давно она брилась?

И какого дьявола ее это волнует?!

Со стороны окна послышалось какое-то шуршание. Аглая приоткрыла один глаз. Поляков одевался. Мягкие солнечные лучи, проникающие в ее незашторенное окно, скользили по его безупречному телу... и ее взгляд скользил вместе с ними. Идеально прокачанная грудь, набор из шести кубиков пресса, которые проступили еще отчетливее, когда Поляков потянулся за рубашкой... Скульптурно вылепленные руки с голубыми венами выступающими на плотном атласе кожи. Такой экземпляр... а она даже не потрогала! - подумала Глаша с жалостью и тут же себя одернула.

Никаких красавчиков! Все... Наелась. А ведь Ганапольский и наполовину не был так хорош... Только и того, что смазливая физиономия, которую, к счастью, унаследовала Дашка. Счастье поначалу казалось сомнительным - каждый день видеть перед собой лицо того, кто так жестоко предал, но потом врожденный оптимизм Аглаи взял верх. Она посмотрела на ситуацию под другим углом и успокоилась. Ведь если папа ребенка красив - почему бы и не взять от него самое лучшее? Тем более что кроме этого там и позариться было не на что.

В общем, да... Ганапольскому до Полякова было как до звезды. Особенно в том, что касается общего впечатления. Тот мог пыхтеть в спортзале хоть до Марфуткина дня и смотреть на мир иронично-снисходительным, отработанным у зеркала взглядом, а всё равно никто его не воспринимал всерьез. Ведь то, за что цепляется глаз, то, что заставляет тебя слушать мужчину с открытым ртом и оборачиваться ему вслед - стать, взгляд, сила, стержень... они в мужике либо есть, либо нет. Взрослая самка это всё за версту чует. Потому что там такая сила... такая убойная мужская энергетика! В Ганапольском же этого отродясь не было. Беда в том, что когда он прибился к Аглае, той до взрослой самки было, как до луны. Она, так, котенком была. Глупым и лелеемым всеми. Не знающей жизни и не видевшей грязи. А еще такой запутавшейся в себе...

А Кошманы Ганапольского сразу раскусили... И ведь предупреждали её не раз. А она... глупая! До сих пор не знает, как смотреть им всем в глаза.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

- Ну, я пойду!

Аглая опять кивнула. Ей хотелось крикнуть – иди! И никогда не возвращайся… Тело все еще горело. И она бы рада была списать это все на ангину, но… Горело в тех местах, которые к ангине вот вообще никакого отношения не имели. Аглая сжала ноги и со стоном перевернулась на бок.

А потом у нее зазвонил телефон. Очень странно. Потому что и рано еще, и звонить ей в общем-то некому, если только не…

- Да!

- Доброе утро, Аглая.

Глаша сглотнула. С силой вцепилась в телефон. Будь в ней чуть больше силы, тот бы затрещал, развалился на части. Но силы не было, и она просто сжимала пальцы, пока те не побелели.

- Доброе утро, мама…

- Надеюсь, я тебя не разбудила.

- Нет… Нет, я уже не спала. Что-то случилось?

- А что, по-твоему, я могу позвонить своей дочери, только если небо упало?

Небо Глаши упало очень давно… Но она научилась жить… без неба. В открытом космосе бескрайнего мира, в котором она потерялась.

- Просто… мы не разговаривали так давно.

- Разве это не твой выбор?

- Может быть… Я…

Аглая не договорила. Слезы набежали на глаза, и она заморгала часто-часто, их отгоняя. Как же она соскучилась! Как чертовски сильно она соскучилась… по ней, по маме… по её тихому голосу, в котором было столько силы!

- Тебе нехорошо? Как-то ты хрипишь странно…

- Нет-нет! Все нормально! – тут же запротестовала Аглая, в попытке скрыть от матери свою болезнь. Она еще помнила, сколько им всем пришлось пережить, когда оказалось, что обычная ангина дала ей осложнение на сердце. Глашу года два потом по врачам таскали. Пока не убедились, что все хорошо. Где ее только не обследовали… Германия, Израиль, Америка… Ужас, короче. – Я просто немного осипла.

- Нужно себя беречь!

- Я знаю, мама… Я знаю.

- Как поживает Дарья?

Аглая слизала слезы и, подтянув подушку повыше, села на кровати. Таблетки начали действовать, температура спадала. И под одеялом было ужасно жарко. Глаша избавилась от него и настороженно нахмурилась. Почему она спрашивает? Неужели Пашка что-то разболтал?

- Хорошо поживает. Спит, вон, без задних ног. А потом в детский сад поедет.

- Я бы хотела увидеть внучку.

- Э-э-э… Хорошо?

- Ты у меня спрашиваешь?

По тому, как это было сказано, Глаша поняла, что её мать улыбается. Она зажмурилась, воскрешая перед глазами образ матери, и замерла, не дыша.

- Кхе-кхе… Нет, не спрашиваю. То есть… Раз хочешь, то надо… увидеться.

- Да… Павел сказал, что ты устроилась на работу.

- Угу…

- Я могла бы заниматься ребенком, пока ты занята.

Сердце Глаши подпрыгнуло и заколотилось где-то в горле. Самой ей в детстве занимались по большей части няньки. Чопорные британки, холодные немки… Нет, мать, конечно, старалась видеться с ней как можно чаще… Но в основном… да, Аглаей занимались няньки и отец.

И теперь её мама предложила свою помощь с внучкой. Чудны же, господи, твои дела.

- Даша ходит в детский сад, - осторожно напомнила матери Аглая.

- Угу. Но как ты собираешься успевать ее забирать? Мотаться туда-сюда из Иванковичей? Два часа туда, два назад… И сколько же ты будешь работать?

Аглая закусила губу, с тоской думая о том, что два часа дорога до дворца Никоновых занимает, только если, как мать, ездить с кортежем и мигалками. На ее же развалюхе на дорогу будет уходить часа три. Поэтому она вообще не собиралась мотаться туда-сюда. Снимет какой-нибудь домик в деревне, и они отлично отдохнут с Дашкой и от садика, и от городского шума. Места в Иванковичах просто сказочные…

И только тут до Аглаи дошло, что мать в курсе, где она будет работать! Впрочем, чему она удивляется? Кошманы… они все знают. Глаша не на шутку разволновалась. Ввязаться в проект реставрации отцовского родового гнезда – это одно. А вот сделать так, чтобы угодить матери, доказать, что и она на что-то годна – со-о-овсем другое.