Сундук артиста - Алексей Баталов

Там Виктор Ефимович познакомил меня со многими замечательными людьми и подарил мне встречу с Константином Георгиевичем Паустовским, который за время моего пребывания в Доме творчества пробудил во мне интерес ко всякому сочинительству.

Так я впервые в жизни по совету Паустовского написал не просто письмо, а сказку для дочки.

А позже я написал еще несколько сказок, которые понравились Константинy Георгиевичу, и он даже рекомендовал их в «Детгиз». Его рекомендательную записку я храню по сей день.

Впоследствии по двум моим сказкам даже сделали мультфильмы «Чужая шуба» и «Зайчонок и муха».

А здесь, в сундуке, хранятся еще два моих сочинения, которые не совсем сказки и, наверное, не совсем для детей.

Вороненые стволы винтовок напряженно висят над молодыми, прозрачно-зелеными былинками весенней травы.

Тяжелый, растрепанный майский жук пронесся над самой землей, и его бесшабашное жужжание сразу оборвало прохладную тишину утра.

Жук метнулся вверх и вдруг с размаху сел на блестящую сталь ствола, громко стукнув своим жестким телом.

Тогда мигнул и сердито ожил оловянный глаз целящегося солдата. Рука тряхнула винтовку, жук растопырил крылья, словно пытаясь сохранить равновесие, и только потом шумно, неуклюже взлетел. Снова наступила тишина.

Медленным, едва уловимым движением ствол отыскал свое направление и замер.

— Огонь!

Почти одновременно с этой командой дрогнули стволы, и треснул выстрел. Обожженные травинки припали к земле, а над полем стремительно понесся тонкий свист двух пуль.

Они летят параллельно, строго сохраняя то расстояние, на котором были стволы.

— Ух ты… — сказала, переводя дух, первая пуля.

— Ты летишь впервые? — спросила вторая.

— Да, — ответила первая, — до войны я была типографским шрифтом.

Они молча пронеслись над пестрым ковром весенних цветов.

— Жаль, что мы летим так быстро. Не успеваешь хорошенько рассмотреть одно, как уже проносится другое…

— А ты не смотри, — сказала вторая пуля. — Лучше не смотреть, — добавила она, когда они пролетали над раскинутым в траве трупом.

— Неужели в конце всего мы превратим какого-то человека вот в это? — спросила первая.

Вторая ничего не ответила.

Внизу река. Почти у самой поверхности плывут вверх брюхом оглушенные взрывом рыбы. За рекой — мокрый зеленый луг, а еще дальше, на маленьком бугорке, торчит одинокая обожженная береза.

Пули проносятся мимо изуродованного сучка.

— Но, с другой стороны, глупо вот так воткнуться в дерево и застрять в нем на веки вечные, — снова заговорила первая пуля.

— Кому какая судьба, — ответила вторая.

— При чем здесь судьба, когда я направлена целым стволом. Меня еще крутили нарезами, чтобы я, не дай бог, не сбилась с прицела!

Внизу поперек борозды лежит запряженная в плуг раздувшаяся лошадь.

— А может быть, я больше всех на свете не хочу убивать, — продолжала первая пуля. — Мне тысячу раз приходилось бывать в наборах, где так прекрасно говорится о жизни! Один раз я даже стояла во фразе «не убий!», только я нe знаю, что дальше, потому что мы были в самом конце строки…

— А дальше ничего, — сказала вторая и пронеслась сквозь облачко взрыва.

Когда они вылетели на чистое место, вторая пуля летела чуть правее прежнего своего направления.

— Вы явно отклонились с линии прицела, — сказала первая пуля. — По-моему, вы теперь гораздо дальше от меня…

— Возможно, — сказала вторая пуля и нырнула в кусты.

— Эй, как же!.. — крикнула первая и шлепнула в потный лоб молодого вихрастого парня.

Ленинград, май 1961 года

У Тани умерла бабушка. Совсем умерла. Как ни подглядывала Таня через щелку, как ни окликала, бабушка даже пальцем не пошевелила.

Она и раньше, когда болела, тоже, бывало, подолгу тихо лежала на спине с закрытыми глазами. Но тогда стоило только Taнe заглянуть в комнату, как бабушка, не отнимая рук от одеяла, возьмет да и погрозит пальцем, точно скажет:

— Вижу, вижу, проказница ты этакая.

И Таня на цыпочках отходила от двери и сразу знала, что все хорошо. И это было самое главное — знать, что все хорошо. Конечно, у Тани были и другие радости, и другие дела, и случалось, она по нескольку дней даже не замечала бабушку. Поест вечером то, что бабушка приготовила, скажет ей: «Спокойной ночи», — и все.

Но другие дела и радости приходили и уходили, а бабушка оставалась всегда, и как раз в самые скучные дни она была заметна больше всего. Простудит Таня горло, накажут ее, или дождь проливной — вот тут, куда ни взгляни, всюду бабушка и все время что-то делает, бесшумно, как паучок. А если долго присмотришься, каждое бабушкино дело очень интересным кажется, даже самой Тане его поделать хочется.

И только, бывало, Таня возьмется, так просто, от скуки, помогать, как незаметно закружит ее бабушка в своей работе, развеселит — смотришь, и день улетел.

Но больше всего Таня любила, когда они с бабушкой сматывали пряжу. Таня расставит руки и держит нитки, а бабушка наматывает их на бумажку. Или, наоборот, Taня мотает, а бабушка держит пряжу. И они все чего-то говорят, говорят, друг другу рассказывают… А потом всякие сетки или узоры из ниток плетут и смеются, будто играют.

Таня даже не заметила, как в такие дни бабушка научила ее вязать.

А однажды из ниток тонкий блин получился, а потом из него шапочка желудем вышла. Таня надела ее и побежала на улицу, но никто не верил, что она сама связала. Тогда она нарочно постаралась, и они с бабушкой связали варежки, да такие, что иx сразу украли. Ну и что! А Таня взяла да опять связала. Тут даже бабушка удивилась.

— Смотри, — засмеялась она, — еще утащат. А ты и вязать научишься. Вот уж правду люди говорят: «Нет худа без добра!»

А теперь Таня все думала, как же «нет худа без добра», если вот бабушка умерла и ничего хорошего из этого не получается — только горе. И то, что бабушкину комнату брату для фотоувеличителя отдадут, Тане даже хуже, да и ему в сарае свободнее было…

«Эх, бабушка, бабушка. Вот тебе и худо без добра», — все думала Таня, засыпая.

И приснился ей такой сон.

Сначала будто все как всегда: сидят они с бабушкой и сматывают пряжу, а на улице проливной дождь. Пряжи много, и у бабушки уже руки заплетаются, еле-еле вокруг клубка идут.

Тогда Таня берет клубок, а бабушка надевает на руки нитки, и Таня начинает быстро-быстро мотать, и обе они смеются — уж очень ловко да скоро подвигается работа.