Проклятие Гримм-хауса - Карен МакКвесчин

Она замерла, скованная страхом и нерешительностью, не желая сдаваться и идти назад, но и опасаясь двигаться вперёд. И тут из темноты послышался уже знакомый ей голосок.

– Ну что, ты идёшь, наконец, или нет? – спросила Игла.

– Я ничего не вижу, – прошептала Хэдли. – Здесь есть свет?

– Нет, но это поможет.

Хэдли подслеповато замигала, когда перед нею вспыхнули огоньками тысячи изумрудных глазок, покрывавших стены.

– Так намного лучше, – сказала она и полезла по лестнице.

Насекомые двигались вместе с ней, освещая путь. А когда Хэдли добралась до последней ступеньки и свернула за угол, рой взлетел и переместился на потолок чердака.

Для чердака здесь царил удивительный порядок. Вдоль стен ровными рядами выстроились стулья. На каждом стуле находился чемодан или сумка, а над ними к стене были прикреплены фотографии.

– Что это всё значит? – удивилась девочка.

– Ступай посмотри, – предложила Игла. Она сидела на спинке ближайшего стула с коричневым чемоданом, обшитым белым шнуром. На чемодане лежал саксофон.

Хэдли нерешительно шагнула вперёд, стараясь не обращать внимания на шевелящееся море насекомых.

– Не мешайте! – наконец шепнула она, и все замерли.

Она прошла весь ряд стульев и обнаружила, что на каждом чемодане или сумке лежит какой-то предмет: саксофон, гармонь, туфли чечёточника, булавы жонглёра, набор фокусника, ноты, тетрадь. На каждом фото был запечатлён ребёнок примерно её возраста и подписано имя. Энрико, Мэри, Жан-Поль, Амайя, Мильтон, Трейси, Дерек. В конце стоял единственный пустой стул. И над ним висела её фотография.

– Это же я! – Хэдли ткнула пальцем в снимок.

– Правильно, – сказала Игла.

– Это снимок Хэдли… Хэдли… Хэдли… – подхватило племя.

Хэдли нетерпеливо отмахнулась, чтобы они замолчали.

– Это какой-то склад? Что всё это значит?

– Все эти дети попали в Гримм-хаус, и у каждого был свой талант, свой пыл. Если тётки добьются своего, твой чемодан займёт место на последнем стуле, а на него положат твои танцевальные туфли.

– Похоже на то, – пробормотала Хэдли.

Ей пришло в голову, что в этом сумасшедшем доме её уже ничто не удивит. Она прошлась вдоль ряда фотографий и задержалась перед снимком Энрико. Очень приятный мальчик. Это ему принадлежал саксофон.

– А что случилось с остальными детьми?

– Две старухи выпили их пыл до капли. Так они могут жить вечно. Чужая страсть даёт им энергию.

– Так, значит, дети… они мертвы? – Хэдли с трудом подавила приступ страха. – Тётки их убили?

– Не мертвы, – Игла нетерпеливо взмахнула передними лапками. – Но это всё равно что смерть. Без таланта жизнь не мила.

Хэдли медленно шла вдоль стены, всматриваясь в лица и повторяя про себя имена детей. Там были и чёрно-белые снимки. И имена на них старинные: Эбнер, Кора, Перл, Герберт, Берта, Этель, Николас. Она повернулась к Игле и прошептала:

– Не понимаю. Если ты обо всём этом знала, почему просто не рассказала мне? Зачем надо было приводить меня сюда?

Игла с жужжанием взлетела и опустилась на стул рядом с Хэдли.

– Только одному ребёнку удалось приблизиться к истине, он был писателем, – Игла потёрла передние лапки, очень довольная собою. – Должна признаться, мы, тараканы, можем делать практически всё. Проходить сквозь стены, невероятно долго выживать под водой. Месяц ничего не есть. И не пытайся укорять меня тем, что мы ещё лучше разносим микробы и вирусы. Уж в этом мы мастера! И я даже горжусь этим талантом, чтобы ты знала.

– Ты к чему-то ведёшь? – не вытерпела Хэдли.

– О да… – отозвалась Игла. – Я веду к тому, что есть одна вещь, которая неподвластна тараканам, и это умение читать. Тот мальчик-писатель был очень умным. Насколько я помню, он уже почти обо всём догадался, но в итоге они выпили и его пыл. Однако я надеюсь, что в этой тетради найдётся что-то полезное для тебя, – Игла взлетела и зависла над тетрадью.

Хэдли взяла её и сдула пыль с кожаной обложки. Это была не простая школьная тетрадь. На коже был вытиснен растительный узор и имя автора: Николас.

– Читай, читай, читай! – заволновались на потолке тараканы.

Хэдли чуть не позабыла о том, что они сидят на потолке, чтобы светить ей.

– Тссс, – шикнула она.

Поставив чемодан Николаса на пол, она села на стул и открыла тетрадь. На обороте обложки была надпись: «Нашему чудесному сыну Нику на десятый день рождения. С любовью от мамы и папы». Судя по дате, эту тетрадь Николас получил в подарок больше шестидесяти лет назад. Хэдли перевернула первую страницу и принялась читать.

Поначалу взгляд просто скользил по строчкам, однако очень скоро история Николаса захватила её так, что девочка забыла про стылый убогий чердак и зелёное сияние тараканьих глазок над головой. Она жадно проглатывала каждую страницу, всё больше обретая уверенность в себе. Даже одно знание о том, что другой ребёнок тоже прошёл через то, что пришлось пережить ей, помогало чувствовать себя не такой одинокой.

Когда она прочла последнюю строку и закрыла тетрадь, тараканы зашелестели от нетерпения.

– Она прочла! Прочла! Хэдли всё прочла! – от их суеты свечение над головой стало неверным, мигающим. – Молодец, Хэдли! – как же легко было порадовать этих существ!

Она задумалась, держа тетрадь на коленях.

– Итак? – Игла подлетела к самому её лицу. – Там есть что-то полезное?

– Да, – кивнула Хэдли. – Есть.

Все свои находки Хэдли оставила на чердаке в прежнем виде, а сама прокралась в спальню. Мысли неслись таким галопом, что было не до сна. Рассказ Николаса оказался не только грустным, но и полезным и увлекательным. Она узнала, что мальчик с охотой откликался на полное имя Николас, но сам предпочитал, чтобы его звали Ник. И терпеть не мог небрежное Ники. Для своего возраста он был высоким, худым, с тёмными глазами и вьющимися волосами. У него был маленький пёсик с треугольными ушками по кличке Дэш, обожавший Ника больше всех на свете. Папа Ника издавал местную газету, и часто Ник с Дэшем навещали его на работе во время школьных перемен. Как и Хэдли, Ник был единственным ребёнком в семье. Его отец владел тем самым домом, где у семьи Хэдли были апартаменты и они жили на последнем этаже.

Ника также похитили из дома во время отлучки родителей – мама заболела и попала в больницу, а папа отправился навестить её. Ник писал, что ему запретили видеться с мамой в больнице, пока у неё высокая температура. Совсем как Хэдли, он сам не понял, как оказался в Гримм-хаусе у тёток, которые вовсе не были его тётками; как было и с Хэдли, старухи поощряли его занятия любимым делом в холле по вечерам.