Коснись меня огнем - Николь Джордан

Но, разумеется, это было совершенно невозможно. Их окружала шумная, веселая толпа, которая, он был уверен, не потерпела бы, чтобы незнакомец, пусть даже и высокородный, посягнул на кого-то из табора.

Он надеялся, что Блейз сама подойдет к нему, присядет рядом и позволит почувствовать свою близость, но она, казалось, намеренно избегала его. Она села далеко от него, с противоположной стороны костра, подтянула к лицу колени и так же, как другие женщины, расправила юбку.

— А теперь, — объявил Миклош больше для своего знатного гостя, — мы послушаем рассказы. Держу пари, милорд, ничего подобного вам ранее слышать не приходилось.

Джулиан с трудом оторвал взгляд от Блейз и вежливо улыбнулся, когда один из цыган постарше выступил вперед.

Рассказы оказались весьма занимательными. Это были памятные истории, приукрашенные невероятными подвигами, в достоверности которых клялись рассказчики, энергично жестикулируя руками и стуча себя в грудь. Усилием воли Джулиан заставлял себя слушать рассказчиков, а не смотреть пристально на Блейз по другую сторону костра. Однако отвести от нее глаз он был не в силах, как не в силах был избавиться от фантазий, которые горячили кровь и держали в напряжении его плоть.

— Так что вы думаете об этом, милорд? — спросил Миклош в завершение.

— Очаровательно, — мгновенно ответил Джулиан, по-прежнему не отрывая глаз от Блейз.

Похоже, ответ гостя удовлетворил Миклоша, и он расплылся в довольной улыбке.

— Готов поспорить, у вас тоже есть одна-две истории, достойные внимания, — проговорил Миклош.

— С вашими им не сравниться.

— А может, вы просто скромничаете, милорд?

— Что ж, пожалуй, расскажу вам, как провел лесничих отца, когда был еще мальчишкой.

Сразу же у всех загорелись глаза, и Джулиан понял, что выбрал тему, близкую сердцам цыган.

— Да, это то, что нужно, — одобрительно сказал Миклош.

С хитрой улыбкой, словно насмехаясь над самим собой, Джулиан пустился рассказывать, как браконьерствовал в лесах отца и едва-едва избежал наказания. Он сочинял на ходу, и скоро цыгане уже одобрительно кивали и смеялись над вредными лесничими, один из которых в конце концов свалился в пруд, а другой повис вниз головой на дереве, попав в капкан, поставленный Джулианом.

Блейз с возрастающим восхищением слушала его рассказ и с не меньшим ужасом замечала, как быстро и легко лорд Линден расположил к себе своих восторженных слушателей. Теперь ей стало ясно, как ему удалось обворожить Миклоша и получить приглашение на ужин. Джулиан понял, что расположить к себе бесхитростных цыган можно непритворным интересом и искренней лестью. Добрые сердцем цыгане больше привыкли к тому, что на них всегда кричат, оскорбляют, а лорд Линден одобрительно смеялся, с непритворным интересом слушая их истории, выказывая явное восхищение их подвигами, и этим завоевал их симпатию. Он чувствовал себя совершенно свободно, будто среди своих, хотя заметно отличался от остальных цветом волос и манерами знатного человека. Было видно, что цыганам хочется произвести впечатление на благородного гостя, но и сам он охотно поддавался их обаянию. Джулиан ни разу не посмотрел на них свысока, ни в чем не подчеркнул своего превосходства. Блейз невольно тоже поддалась его очарованию. Она почти огорчилась, когда раздались звуки скрипок и тамбуринов, а ведь танцы обычно были ее любимым развлечением.

Искренне досадуя на свое вынужденное бездействие, Джулиан с притворным вниманием наблюдал за подготовкой к представлению. Яркие языки пламени цыганских костров… жалобный и трепетный напев скрипки… силуэты танцоров и музыкантов, занимающих свои места…

И вдруг музыка изменилась. Живая, возвышенная мелодия, взмывающая ввысь, переходящая в длинные, продолжительные рыдающие аккорды, плач смерти и печали. Медленный, тяжелый ритм нарастал, расширялся, становился все быстрее и быстрее, набирая веселье и радость жизни, преображаясь в торжество необузданных страстей, свободного духа и победы жизни над смертью.

Звуки подобной мощи Джулиану приходилось слышать до этого только несколько раз в Испании, когда в Андалузии исполняли огненный фламенко, чтобы развеселить офицеров. И сейчас, точно так же как тогда, музыка стала бальзамом для его израненной души… и одновременно послужила болезненным толчком, всколыхнувшим чувства, которые он считал давно похороненными, убитыми ночными кошмарами и четырьмя страшными годами войны: жажду жизни… надежду… просто радость оттого, что жив.

Он полагал, что навсегда потерял способность ощущать радость, но сейчас испытывал ее в волнующей музыке, в страстных движениях танцующих цыган, во взгляде черноволосой девушки, сидящей по другую сторону костра. Краем глаза Джулиан следил за выразительными движениями танцоров, но занимала его только Блейз. Она сидела неподвижно, обхватив руками колени, и внимательно наблюдала за танцующими с таким выражением на лице, будто ей не терпелось присоединиться к танцу. Почему она этого не делает, для Джулиана оставалось загадкой, которую он надеялся разгадать в ближайшем будущем.

Возможность представилась, когда замер последний аккорд. Джулиан принялся энергично аплодировать и хвалить танцоров.

— Замечательно, никогда не видел такого мастерства. Я даже до ранения так хорошо не танцевал.

Цыгане восторженно зашумели. Потом Миклош объявил, что пора расходиться, и началось обсуждение, как устраиваться на ночлег. Джулиан вызвался спать на открытом воздухе у костра, сказав, что обойдется одним одеялом, но его предложение встретили бурным протестом. Завязался оживленный спор за честь предоставить гостю ночлег, и на мгновение Джулиан остался один.

Он медленно встал, рассеянно потирая раненую ногу, затекшую от долгого сидения, и, опираясь на трость, пересек пространство, отделявшее его от девушки. Остановившись перед молчаливой Блейз, он протянул ей руку, помогая подняться. От неожиданности девушка вздрогнула, и Джулиан испытал острое чувство досады оттого, что ее мысли столь далеки от него.

— О чем вы задумались, милая? — осторожно спросил он, когда она встала, опираясь на его руку. Их лица оказались совсем близко, и Джулиана поразила печаль, которую он увидел в ее глазах, и слезы, блеснувшие в них. Не удержавшись, Джулиан спросил ее более настойчиво, чем хотел: — Что вас тревожит?

— Ничего… — Она отвернулась от него и тыльной стороной ладони смахнула со щеки катившуюся слезинку. — Просто воспоминания.

Кто-кто, а Джулиан хорошо знал силу горьких воспоминаний, но откуда у этой смеющейся нимфы такая грусть? Что было у нее в прошлом? Джулиан почему-то полагал, что у нее не может быть грустных мыслей. Он протянул руку, коснулся пальцем ее подбородка и повернул лицо к себе.

— Мне тяжело видеть ваши слезы, какое печальное событие вызвало их?

Нежность в его интонации и искреннее сочувствие в синих глазах вывели Блейз из состояния меланхолии. Она грустно посмотрела на Джулиана. Ей вспомнился отец, их последняя совместная поездка в табор. Как смешно было тогда смотреть на отца, который изо всех сил старался перетанцевать Миклоша — совершенно невозможное дело. Миклошу не было равных в танце.