Воспоминания сестры милосердия - Татьяна Варнек

Все равно никто бы нас за баб не принял, но все же в таком виде мы меньше бросались в глаза. При виде наших переодеваний дядя Коля, который всегда был нервный и экзальтированный, страшно заволновался, стал срывать с себя воротничок, галстук, запонки и бросать в заросли около дороги. Кончилось тем, что он схватил свои золотые часы и приготовился и их швырнуть за борт. Мы вовремя их схватили и сунули тоже в сено. Дядя Коля пришел в полное исступление, начал кричать, готов был сорвать с себя все! Мы пытались его успокоить, говоря, что никакие переодевания не помогут, если мы столкнемся с красными. Но он не унимался и стал с нами спорить, выкрикивая: «Вам хорошо, вы переоделись бабами, а меня расстреляют; всякий узнает, что я директор банка!» Наконец он затих и сидел как убитый. Но не долго. Он вдруг заметил, что мы едем шагом. Возмутился страшно и стал требовать, чтобы мы гнали лошадей. Никакие наши объяснения до него не доходили. Он дошел до того, что стал кричать, что мы едем нарочно медленно, чтобы погибла его жена! Наши слова, что мы не меньше его волнуемся, что папе и тете грозит гораздо большая опасность, чем Елизавете Ивановне, что мы торопимся за ними, – не имели никакого действия. Он все больше и больше волновался и имел вид безумного. Пытался даже вырвать у нас вожжи. Когда это ему не удалось, он выскочил из дилижана и бегом понесся вперед. Мы продолжали медленно подниматься и вдруг за одним из поворотов увидели сидящего на камне дядю Колю. Он едва дышал, пот градом катился по его красному, распухшему лицу. Когда мы с ним поравнялись, он медленно взобрался к нам, и долго его не было слышно.

Так добрались мы до перевала, где увидели заставу. Навстречу нам вышел офицер и заявил, что дальше ехать нельзя. Мы показали пропуск. Но он нам стал объяснять, что за это время положение настолько ухудшилось, что, как только вернется высланный им разъезд, он со всей своей частью отойдет до Туапсе. О нашем проезде ему звонил по полевому телефону комендант, и они решили, что ехать нам дальше невозможно!

Мы выскочили из дилижана и стали объяснять, почему мы обязательно должны ехать, и как можно скорее. Главным образом напирали на папу и Петю. Дядя Коля бросился нас перебивать, говоря о своей жене. Он так мешал, что мог испортить все дело. Мы в горячке разговора как-то его осадили, возможно не очень вежливо, и он умолк.

Офицер начал входить в наше положение и нам объяснять, что за разъездом идут большевики, на каком расстоянии, неизвестно, но что им больше ничто не преграждает путь до самого Туапсе. Видя, что мы, несмотря ни на что, хотим ехать дальше, от стал расспрашивать, хорошо ли мы знаем дорогу и, главное, окружающую местность, где мы могли бы спрятаться, и сможем ли мы пробраться без дорог.

Местность мы знали прекрасно, недаром с самого детства нашим любимым занятием было лазать по горам, кручам без каких бы то ни было тропинок, и открывать новые места, давать названия горам и балкам. Мы это все объяснили офицеру, и тогда он нас пропустил, сказав, что до встречи с разъездом мы можем ехать спокойно, но потом все время должны прислушиваться и при первом подозрительном звуке бросить лошадей и уходить в лес. Мы вскочили на дилижан и тронулись. Вся застава вышла на нас смотреть. Офицер сказал: «С Богом!» – и издали нас благословил.

Мы быстро скатились с перевала и вскоре, приблизительно на полдороге от дома, встретили разъезд. Они нас остановили и, получив объяснение, пропустили, но сказали, что нам нужно быть очень осторожными. Где большевики, они не знали. Версты за три до деревни Небуг мы встретили две повозки, на которых бежала семья Еремеевых. Их имение на четыре версты от нас ближе к городу. Их кто-то успел предупредить. Мы им передали Женю, наши покупки, деньги и лишние вещи.

Таким образом, за Женю мы были спокойны, и стало одним человеком меньше на обратный путь. Еремеев сказал, что большевики где-то близко и возможно, что уже в Москалевке.

После этой встречи мы быстро скатились до широкой долины Небуга, подъехали к мосту, видному со всех сторон, и остановились, чтобы обсудить положение. Дядя Коля, поездке в город которого папа радовался, думая, что в случае нужды он нам поможет, ни слова не говоря, выскочил из дилижана и быстро скрылся. Уже наступили сумерки. Мы с Аней остались одни! До дома, переехав мост, оставалось семь верст. На каждом шагу мы могли наткнуться на красных, а если бы и доехали до ворот, то не знали бы, что делается в доме и можно ли спускаться.

Ехать все это расстояние надо было шагом, чтобы все время прислушиваться, и на это уйдет много времени. Совещались недолго: решили, что Аня, как более ловкая, поедет одна, будет ехать медленно, все время прислушиваясь, и при малейшем подозрительном звуке бросится в заросли. Я же, как более сильная и выносливая, побегу пешком по берегу моря и тропинкам и буду дома гораздо раньше Ани. Если все благополучно, я выведу всех на шоссе, навстречу Ане, если нет, то я успею ее предупредить.

Я выскочила из дилижана и побежала наискосок, по гальке через долину, перебралась через ручей, добралась до моря. И дальше бежала уже по скалистому берегу. Тропинки никакой не было. Пока еще не совсем стемнело, было нетрудно бежать, огибая скалы и прыгая по камням. Но ночь у нас наступает быстро, и стало темно. Мне помогало то, что солнце зашло за мыс впереди меня, небо было еще светлое, и на фоне его выделялись очертания скал. Вдруг я увидела силуэт бегущего навстречу человека и сразу же присела под скалу. Но человек этот, увидя меня, сделал то же самое. В первый момент я подумала, что это большевик, но сразу же сообразила, что большевику, да еще одному, незачем бежать по пустынному берегу моря. Я вскочила и понеслась дальше. В этот же момент поднялся и неизвестный и побежал мне навстречу. Мы бежали, не останавливаясь, и только, когда я пробегала мимо него, он крикнул: «Вы одна из барышень Варнек? Я – Грязнов (полковник Грязнов, имение которого верст шесть дальше нашего)! У нас в имении грабят большевики! Торопитесь предупредить ваших. Может быть, еще успеете!»

Морем я бежала до балки Глубокой. Там свернула на тропинку, поднялась вдоль балки и, то поднимаясь вверх, то спускаясь в новую балку и опять наверх, добралась до нашей границы, перелезла через забор из колючей проволоки и садами добежала до фермы.

Там я остановилась, но не от усталости: я ее не чувствовала, но стало жутко. Я вглядывалась в темноту и прислушивалась. Но на ферме была полная тишина и, очевидно, все уже спали. Я осторожно ее обогнула, пробежала по дороге до дома и там остановилась. Тишина была полная, оба окна в кухне открыты и освещены. Я подползла к одному из них и заглянула.

Картина мне представилась самая мирная. Кухарка что-то жарила у плиты, горничная шла с блюдом. Тогда я вошла в кухню. Узнав, что все на балконе, начинают ужинать, я сказала горничной незаметно позвать тетю Энни в кухню, не говоря, что я там, чтобы не испугать папу. Как только тетя Энни пришла, я взволнованно и быстро сказала, в чем дело и что надо немедленно уходить, осторожно предупредив папу. Все было так неожиданно, что тетя Энни не могла мне поверить. Правда, до моего появления приходил какой-то человек и сказал, что идут большевики, но они не придали этому значения. А мой дикий вид после пробега из Небуга не внушал ей доверия.