Лягушка под зонтом - Вера Копейко

А потом, через минуту, он кидался к ней на грудь и плакал...

Никита залпом выпил полстакана самогона, не почувствовав никакого добавочного пламени. Видимо, слишком сильным было то, что внутри.

«Ты сама говоришь, твоему сердцу жить недолго... Я здоровая, молодая. Я знаю, что взять от Дроздова. Он стар, он почти не мужчина, он ни о чем не догадается. Ты знаешь, я ведь рожала, но моя девочка умерла. Ты всегда будешь рядом с сыном. Я обещаю. С первого дня ему нужна няня, гувернантка, как угодно назови. Это будешь ты, Наташа».

Никита снова налил в стакан. Он почувствовал, какой вонючий самогон, поморщился. Стало быть, вот так, да? И что теперь? Позвонить той, которая считалась его матерью, сказать, что знает? Спросить?

Зачем? Он все знает. К тому же каждый участник получил свое от сделки. Довольна ли она, спросить?

А Наталью Петровну уже не спросишь.

Никита положил руки на стол, голову – на руки. Длинные волосы упали на лоб, прилипли к влажной коже. Никита чувствовал, как все тело облепил пот. Он подумал, что от него наверняка воняет. Отвратительно. Пот всегда пахнет тем, что ты ешь и что пьешь.

– Первую жену Нину твой отец очень любил, – услышал он голос Натальи Петровны откуда-то издалека. – Она его тоже – очень. Но не судьба. – Наталья Петровна вздыхала, улыбаясь.

Потом, когда он стал ездить на машине, вспомнил эту улыбку. Так улыбаются водители, когда их останавливает гаишник. В ней – такая же покорность судьбе, согласие с ней. Он сам так же улыбался, хотя твердил себе – не стану. Но видно, есть какая-то высшая воля, которой нет сил противиться.

– Если бы Нина не умерла, все было бы по-другому, – снова услышал он голос Натальи Петровны.

Это правда, думал Никита. Совсем по-другому. Для него уж точно. На свете его бы не было.

Под закрытыми веками, в полудреме опьянения, Никите мерещились лягушки, они превращались в женщин. Или в одну женщину? Да кто это? – силился понять он. Ага-а, это та, которая вынула несчастную из колодца.

Дальше – провал.

Никита открыл глаза, когда сумерки плотной занавеской перекрыли свет дня. Он поднял голову – услышал собачий лай, потом громкое мяуканье кошки, следом – петушиный вопль.

Откинувшись на гнутую спинку венского стула, провел ладонью по лицу. Но не сверху вниз, а снизу вверх, по-отцовски, одним движением загоняя волосы на темя.

Отец, которого он не успел узнать. Кто он для него? Донор или бренд?

Никита усмехнулся. И то и другое. Донор, вызвавший его к жизни, брэнд, то есть имя, которое обеспечивает ему средства для этой жизни.

Никита усмехнулся, удивившись, что самогон не смог его оглушить по-настоящему.

Может ли он осуждать кого-то из этой троицы?

Допустим, Наталья Петровна отказала бы Ирине Михайловне. Он, Никита, жил бы с ней в этом самом доме. Его фамилия была бы не Дроздов. Он был бы Гаврилов, это ее фамилия. Его звали бы не Никита. Потому что это имя для Дроздова значащее. Он сам был Никитич.

Каким бы он был? Если согласиться с генетиками, то таким же, как сейчас, по набору хромосом. Но если рассматривать его личность с точки зрения социопсихологов, он себя не узнал бы.

Разве окончил бы он университет по специальности история искусств? Разве он жил бы на Тверской улице в Москве? Он даже не сидел бы в ангаре с зонтами за весьма завидные по здешним меркам деньги.

И уж конечно, никогда бы он не пригодился Мазаеву, похожему на Деда Мазая, который спасал зайцев в весеннее половодье. Для него он таким Мазаем, между прочим, и стал. Он явился к нему в половодье. Когда городская Лихоборка вообразила себя настоящей рекой, выкатилась из берегов, едва не затопив ангар.

Гены не определяют судьбу, но определяют условия развития организма, а человек может совершать поступки согласно своей воле. Стало быть, ему следует благодарить всех – Наталью Петровну, Ирину Михайловну и самого Дроздова.

– Спасибо, спасибо, спасибо, – исступленно повторял Никита. Он кланялся, кланялся, кланялся, не расцепляя рук на груди.

Да, всем спасибо, все преследовали свою цель, являя его на свет, вызывая его к жизни. Только его не спросили. Как он будет жить, настоянный на всеобщем обмане? Что он будет делать со своей непонятной тоской, с чувством отверженности?

Никита встал, подошел к окну. Над колодцем светила полная луна. Нигде никого.

Интересно, а ее, эту Ольгу, так же расчетливо выставили в этот мир ее родители? Или она дитя настоящей любви? Поморщился. Любовь... Ну да, как же...

В доме священника во всех окнах горел свет.

Никита снова шагал под скрип половиц. Он ничего не искал. Но все вокруг рассматривал с новым чувством. Да, он хозяин дома, не сторонний человек, ему дом достался в наследство по самой правильной причине – он единственный наследник первой очереди.

На самом деле здесь жили его деды, прадеды, о которых он не знал... Кто они были? Наталья Петровна никогда ему не рассказывала.

Интересно, его зачали здесь? Вот на этой кровати, на пружинной сетке с пуховой периной? Вообще-то не слишком удобное место для этого, поморщился он с насмешкой. Или в бане? А может быть, в поле?

Никита усмехнулся.

Он представил себе Ирину Михайловну, назвавшуюся матерью. Чтобы обмануть его отца, что она себе подкладывала – подушку на живот? Грелку? Футбольный мяч?

Он громко расхохотался. Ловкая штучка. Она много чего сделала с помощью академика Дроздова. Все, что наметила. Никита не стал перебирать, что именно.

Значит, отсюда его всегдашняя тоска по этой деревне. Он прорастал внутри Натальи Петровны здесь, слышал все разговоры ее и Ирины. Сидя в утробе, ощущал беспокойство настоящей матери, ее колебания – какой дать ответ... А потом услышал сам ответ. Интересно, сколько месяцев было ему – плоду, когда она сказала «да». Или, может быть, недель?

Он заткнул уши. В голове загудело: «Отдай, отдай, отдай». Это голос Ирины.

Наталья отдала.

Отверженный. Отвергнутый. Впервые тогда и много раз после.

Никита снова подошел к окну. Дверь соседнего дома открылась. В луче света вышла женщина, она катила за собой сумку на колесах. Он почувствовал, как по спине побежали мурашки. Одна женщина уже катила похожую сумку, уходя от него. Все сумки одинаковы, подумал он. Женщины тоже. Это уже другая мысль, вдогонку.

К крыльцу подъехала темная «десятка». Священник вышел, взял у Ольги сумку, положил в багажник. Открыл перед ней дверь, она села в машину.

Красные фонарики прокатились по двору, исчезли на шоссе.

А в ее жизни тоже есть что-то скрытое? Об этом он не узнает никогда: он не спросил номер телефона. Зачем? Ему больше не нужен обман. Достаточно того, что сама жизнь – оптический обман.