Гимн торжествующей Любви - Анна Герман

Я безумно благодарна пани Янине за ее учебу, она хорошо понимала и то, что я не имею начального образования, и то, что вынуждена петь далеко не всегда то, что подходит лично мне и поднимает исполнительский уровень.

А потом был Сопот, сначала первый раз с песней «Крик чаек», потом «учеба» в Италии, когда я просто знакомилась с Римом, потом фестиваль в Ополе, наконец, с «Танцующими Эвридиками», потом второй Сопот… гастроли в СССР, запись первой пластинки и так далее…

Я состоялась как певица, начались сольные выступления, потом сольные гастроли… и вот сейчас, почти через два десятка лет, все заканчивается просто и буднично, потому что болезнь решила взять свое, забрать мое тело, которое чудом осталось существовать тогда, после аварии.

Все складывалось хорошо, хотя конкуренция на польской эстраде, да и на эстраде вообще, была очень высокой. Много замечательных голосов, замечательных имен, найти свое место среди которых не так-то просто. Причем такое место, чтобы петь не год и не два, не просто сверкнуть яркой звездочкой и потухнуть, оставив приятные воспоминания лишь у нескольких десятков поклонников, а петь и быть востребованной долго.

Для артиста невостребованность худшее из зол, не бывает артистов, которым не был бы нужен успеху публики, если кто-то утверждает иное, он просто лукавит. Если не хотеть, чтобы тебя слушали, к чему тогда вообще выходить на сцену?

Совсем иное дело жаждать безумного успеха и быть готовым ради него на все. Это уже неправильно, потому что никакие сиюминутные овации не стоят предательства собственного «я». Если ради сегодняшнего успеха исполнять то, что тебе совершенно не подходит, или петь в угоду спросу то, что считаешь неприемлемым, то можно потерять самого себя. Таких примеров много.

Я свою манеру исполнения нашла интуитивно и почти сразу, ни петь с цыганским надрывом, ни танцевать твист на сцене, ни хрипеть я не буду. Не говорю, что это плохо или неправильно, хороши и твист, и легкая хрипотца, и зажигательные танцевальные па, но это все не мое. Одно дело танцевать в «Рассвете над Африкой», но совсем иное петь песни, основа которых ритм, это не мое, у меня основой должна быть мелодия.

Я пришла на эстраду, выбрав между профессиями геолога и певицы, значит, я должна найти свое место на сцене, иначе не за чем было мучить комиссии во Вроцлаве и Варшаве. Если вопрос петь или не петь не стоял, не петь я просто не могла, то доказывать всем, и даже самой себе, что могу петь на сцене, пришлось.

Но мне пришлось выбирать не только петь или не петь, а поистине выбирать между Востоком и Западом, между СССР и странами Западного мира. И я знаю, что для многих мой выбор непонятен.

Поймет ли Збышек-младший, особенно теперь, когда все советское стало синонимом несвободы и почти ругательством?

Как объяснить, что я никогда не вмешивалась в политику, которая и без того переломала судьбы моим родственникам? Пою только о любви, а этому чувству все равно, к какой партии или какому блоку принадлежит человек. Соловью на ветке безразлично, на какой стороне границы куст с веткой. Малышу, слушающему мамину колыбельную, важен только мамин голос.

Конечно, люди должны бороться за свои права, за то, чтобы условия жизни были достойными, чтобы чувствовали себя свободными, наверное, руководители «Солидарности» желают своему народу только добра, но мне так жалко тратить последние силы и дни на эту борьбу. Я бы лучше спела… если бы смогла…

Но суть выбора вовсе не в политике.

В 60-х годах проходило множество песенных фестивалей, особенно молодежных. Европа, словно придя в себя после страшной войны, хотела петь и веселиться. Стали уже широко известны польские Сопот и Ополе, фестиваль молодежной песни в Сочи, потом болгарский «Золотой Орфей», наша Зелена Гура… Эстраду активно завоевывали молодые.

На эстраде развелось безумное количество подражателей. Подражали исполнителям «свободного мира» – кто-то, как Филипп, Элвису Пресли, кто-то, как Богдана Карадочева в начале своей карьеры, Эдит Пиаф, но абсолютное большинство, конечно, Битлам. Подражание, даже самое талантливое, никого не красит, вторых Битлов быть не могло, как и второй Пиаф. И Элвисом Пресли стать невозможно.

Те, кто не подражал, сами стали иконами стиля, по популярности в Польше обойдя даже зарубежных исполнителей. Никому не подражала Эва Демарчик, чьи выступления в Кракове собирали в «Пивницу под Баранами» толпы ее почитателей. Не подражала Хелена Майданец, она стала настоящей королевой твиста, как Марыля Родович королевой рока и песен в стиле фолк.

А я? Я тоже не желала никому подражать, в том числе талантливым Майданец и Родович, не хотела петь, как Демарчик. Я искала свой стиль.

Во время гастролей по США мне предложили там остаться и петь джаз. Но это не мое – ни Америка, ни джаз. Мне больше подходят мелодичные песни, к тому же я предпочитаю, чтобы в песне был смысл, повторять десятки раз одну фразу только потому, что та хорошо легла на какую-то заводную мелодию, – это не для меня. Возможно, я не современна, но заставлять себя петь иначе равносильно тому, чтобы сжимать горло самой себе.

«Эвридик» я пела по-своему и с удовольствием, потому получилось, потому песня стала шлягером, хотя, конечно, распевать ее во время застолий невозможно. Настоящий шлягер не тот, который с удовольствием слушают, а тот, которому подпевают.

Таких песен у польских авторов для меня практически не нашлось, даже если мои песни и нравились, то поляки не пели их хором за праздничным столом или просто слушая пластинку или радио. А советские песни пели, конечно, в СССР и по-русски, но обязательно подпевали всем залом «Надежду», «А он мне нравится…», «Когда цвели сады», плакали во время исполнения «Эха любви».

Сколько я спела песен советских композиторов и поэтов? И каждая по-своему хороша, были, конечно, особенно популярные, например, «Надежда», «Когда цвели сады» и «Эхо любви», но мне не менее дороги все остальные – добрые, иногда грустные, иногда лукавые, но обязательно лиричные и мелодичные.

Не знаю, что было бы, не попади я в аварию, возможно, пела бы неаполитанские песни или даже джаз. Мой жесткий контракт с Карриаджи заставил бы меня еще два года позировать, давать интервью, улыбаться и быть марионеткой в подчинении у Ренато. Я и до того не была слишком свободна, тоже без конца переезжала с места на место, из одного города в другой, тоже немало улыбалась и говорила, вместо того чтобы петь, но в Италии чувствовала себя настоящей куклой на ниточках: потянули за нитку – открыла рот, дернули за другую – улыбнулась…

Карриаджи владел студией грамзаписи, пусть совсем небольшой, но все же. Я считала, что еду в Италию прежде всего ради записи пластинки, но запись оказалась на втором плане, меня сначала требовалось хорошенько «раскрутить», то есть разрекламировать. Конечно, была и пластинка с неаполитанскими песнями, но «своих» песен и «своих» композиторов все равно не было.

Кем бы я стала за годы, проведенные в Италии? Неужели звездой итальянской эстрады? Не знаю… Как-то не верится, скорее Карриаджи просто состриг бы купоны с моей временной популярности и вернул обратно в Польшу.