Ответ на письмо Хельги - Бергсвейн Биргиссон

Внезапно всё во мне почернело. Я подумал, что теряю сознание, попросил извинить меня и поспешил в загон для овец. После того как я пролил там слёзы, во мне закипел гнев. Я решил, что жизнь несправедлива, а моя собственная жизнь лишена всякого смысла. Я злился на тебя за то, что вместе с тобой я заронил искру новой жизни, а ты отняла её у меня, и мне показалось, что эта жизнь нужна была только лишь для того, чтобы посмеяться надо мной и показать мне моё убожество.

Мне не стало легче, когда я вернулся на кухню и Хюльда спросила, почему у нас с Унн нет детей. Знай, милая Хельга, что мне тоже было тяжело; во всяком случае, ты получила плод нашей страсти. Я не получил ничего. И когда Хюльда стала диктором на телевидении и появлялась в гостиной каждый божий вечер, чтобы познакомить с программой передач, это не помогало мне забыть её и не облегчало боль, когда моё сердце сжималось. Наоборот. Я пытался прочитать по выражению её лица, по её голосу, была ли она счастлива, хорошо ли вышла замуж в Рейкьявике, не просто ли она благодарна за то, что появилась на свет. Она была такой красавицей. Иногда, когда Унн не сидела в своём кресле, я подходил к экрану, чтобы прикоснуться к лицу и волосам Хюльды.

Я могу рассказать тебе об одном случае, это было много лет назад. Однажды вечером мы с Унн были в гостиной, и Унн вязала, сидя в кресле. Когда Хюльда объявила программу вечерних передач, я встал и схватил телевизор, выдернув шнур из розетки. Я швырнул телевизор прямо в окно гостиной, и во дворе был ужасный взрыв, и экран раскололся. За окном лаяла собака, недоумевавшая, что же это происходит. Унн побледнела и перестала вязать. Она посмотрела на подставку, где раньше стоял телевизор, как будто её душа никак не могла принять внезапного исчезновения телевизора.

Я сказал: «Никогда ничего нет в этом дурацком телевизоре».

Унн спросила: «А почему ты не выбросил его за дверь?»

Я примирился бы с городской жизнью, если бы не эта толпа скучных людей. Даже утки в пруду Тьёртн[54], которые получают в клюв столько, сколько хотят, перестают излучать свет и теряют свою индивидуальность. Когда Кооператив направил меня в Рейкьявик, я спустился к пруду и увидел, что птицы ведут себя там иначе. Они не были такими любопытными и игривыми, как дикие птицы. Утки в пруду были совсем как люди: тупые паразиты, ссорящиеся из-за подачек, которые им бросают. Разве это не заставляет думать о бессмысленности жизни? Жизни среди созданий, расставшихся со своей истинной природой. Я мог бы стать кем-то: дворником или продавцом на заправке; если бы я умер, никто не обратил бы на это внимания. На моё место пришёл бы кто-то другой. Я стал бы рабочим в Рейкьявике, и моя жизнь светилась бы тусклым светом.

Я шёл по жизни, вновь и вновь приветствуя любовь как свою тлеющую надежду. В Рейкьявике эти тлеющие угольки погасли бы через несколько месяцев. Вся работа показалась бы мне бессмысленной, меня охватила бы скука, и я начал бы употреблять крепкие напитки, чтобы отвлечься от самого себя. Такими становятся в Рейкьявике. Я понимаю это, когда смотрю фильмы о жителях сельской местности. Фильмы, снятые городской телевизионной компанией, показывают сборище злых и глупых людей с плохим характером, которые занимаются только тем, что избивают своих близких и выражают свои мысли односложными словами. Так что я вижу, чем они там занимаются в Рейкьявике. Жалкие люди. Как ты думаешь, Хельга, смог бы я любить тебя в таком городе? И если мы согласимся с представлениями современных городских жителей, которые видят счастье в возможности покупать в магазинах столько, сколько необходимо для духовной деградации, если мы поверим тому, что счастье — это свобода выбирать в жизни всё, что угодно, как если бы мир был одним универсальным рестораном, разве это не будет приговором всем предшествующим поколениям, которые просто не могли так жить? В этом случае не являются ли представления о счастье и удовлетворении в жизни изобретением городских жителей, в то время как жизнь всех предшествующих поколений в этой стране, составляющая, по сути дела, основную долю всей жизни во все времена, оказывается бессмысленной и несчастливой? Я сомневаюсь в том, что яркий блеск в глазах моей бабушки Кристин и её весёлый нрав отвечают такому взгляду на историю.

Да будет проклята эта ложь о капитализме! «Проклятие этой ведьме», — повторяю я слова Греттира о старой колдунье[55]. Именно люди такого типа, которые никогда не подвергали сомнению ценности и стереотипы своего времени, стали нацистами на юге Германии. Иногда мне кажется, что человеку можно внушить любой вздор, какой только можно себе представить, настолько он легковерен и беспомощен.

Я ухватился бы за последнюю возможность, чтобы преодолеть скуку и пустоту, возникающую вследствие бесконечного выбора, как если бы это был выбор из меню. Следовало ли мне строить бараки и рыть канавы для американцев? Эти бездушные существа! Я был бы рад, если бы все они улетели на Луну — и остались там. Следовало ли мне работать на них и тем самым уподобиться им?

Смог бы я любить тебя в таких обстоятельствах?

Я ни о чём не сожалею, Хельга. Поскольку ты хотела, чтобы это было так. Я скажу тебе, что в действительности у меня никогда не было выбора.

Выбор сделала ты.

И ты не нуждалась во мне.

Каждый божий день я радовался своим животным. Я выручил многих людей, у которых были проблемы с машинами и оборудованием, поскольку я многое узнал о сельскохозяйственном оборудовании, когда изучал его самостоятельно и в Сельскохозяйственном колледже, и я умел работать на токарном станке, и любил железо, как сказано о Скаллагриме[56]. Я угощал гостей блестящей свежей рыбой, и у меня всегда была бочка с солёным салом молодого тюленя к огромному удовольствию всех, кто ко мне заглядывал. Мой копчёный круглопёр знали во всей стране, и я получил за него немало слов благодарности. Я выращивал и улучшал поголовье овец, и это, без сомнения, ценит Мартейн, сын моего брата Бьёсси. Я спас тонущего человека и нашёл на пустоши ещё одного, сбившегося с пути во время сильной метели. Я испражнялся во время снегопада. Вытирал зад снегом. Я пробирался вброд на шхеры за детьми и ягнятами. Я долгое время сидел в совете общины и в Правлении Кооператива и многое улучшил в процессе забоя скота, который я контролировал. Я принимал деятельное участие в работе общества чтения в общине Алтарной Реки и долгое время занимался закупкой книг. Я вспоминаю дни, когда фермеры имели обо всём своё собственное мнение и не соглашались с экзистенциальной философией южных стран, утверждавших, что жизнь — никчёмная штука и человек катит камень вверх по склону горы только для того, чтобы снова спуститься за ним вниз и начать всё сначала.