Под большевистским террором - Рода Пауэр

Когда мы сообщили, что мы являемся иностранными гражданами, они извинились и удалились без вопросов. Это несколько успокоило и нас и приютивших нас людей, поэтому мы сели завтракать. Но прошло немного времени, как в дверь снова постучали, и на пороге появились новые люди. Эти были пьяны. Они принялись есть наш завтрак, забрали все яблоки и требовали денег. Они толкали нас и тыкали пистолетом в лицо.

Поколеченный брат полковника, которому принадлежал дом, стоял за стулом своей сестры, теряя самообладание. Она сидела, держа в руках какой то листок и рвала его на полоски, уставившись в пол. Бандиты требовали от нее сказать где хозяин, угрожая смертью. Калека все твердил: «Она ничего не знает». Один из товарищей уселся на пол, сдвинул свою папаху и рылся в клочках разорванной бумаги. Читать он не мог, и посылал проклятья, потому что не нашел денег.

Во время этой сцены мы получили сообщение по телефону о том, что наш поезд отправляется через час. Мы были опечалены, что придется оставить гостеприимную семью в трудном положении, однако нужно было срочно уходить. Я сказала одному из солдат, что мне нужно идти искать извозчика, но он издевательски приблизился ко мне и попытался поцеловать. « Можешь делать что хочешь, голуба» – сказал он мне и я выбежала за дверь. Но за дверью мне не пришлось делать то, что я хотела. Меня окружили солдаты со словами: « Хочешь сбежать из этого дома? Мы тебя убьем, а ну- ка покажи документы?»

– А теперь послушайте, голубки, – сказала я так смело, как только могла, – вы не можете просто так убивать британских подданных. Если я не приеду домой благополучно, будет скандал с британским правительством. Это произведо впечатление.

– Отпусти баришню – сказал один, и я побежала, чтобы найти повозку или машину. После тщетных поисков я вернулась в дом, где у двери стояло несколько солдат, которые не позволяли никому ехать на станцию. Спорить было бесполезно, и если бы не датский врач, один из наших попутчиков, который знал русский язык достаточно хорошо, чтобы блефовать, мы никогда бы не добрались до поезда в безопасности. Большинство солдат были пьяны, и их настроение начало ухудшаться.

Станция была заполнена красноармейцами, на песке были следы крови. Три большевистские медсестры флиртовали с часовыми. Они были грязными и не были одеты в форму, но у них были повязаны платки с красным крестом на рукавах. Это были девушки из крестьянского сословия, и их внешний вид был в высшей степени антисанитарным.

Красноармейцы танцуя среди трупов казаков, всю ночь пели и пили, а утром расстреляли атамана.

Час мы ждали, слушая стрельбу, которая была не за горами, так как в деревне сразу за Новочеркасском шел бой. Рядом с нами проехал бронепоезд. Возникла небольшая пауза. Рядом прозвучал пулемет, прогремела шестидюймовая пушка, и большевики начали свою охоту.

Шум был ужасный, и если бы мы хотели поговорить, мы бы не услышали друг друга. Но мы молчали. Каждый из нас знал, что если казаки ответят, нас разнесут на куски. Однако у казаков не было боеприпасов, и они открыли огонь только один раз, выведя из строя бронепоезд.

Семь часов большевики обстреливали села; в течение семи часов мы слышали рев большой пушки и сводящий с ума треск пулемета. Одна из француженок упала в обморок. Пришлось натереть ей руки и дать выпить бренди. Посреди всей этой суматохи вдруг перестали стрелять, и поезд медленно выехал со станции. Из окон мы еще долго видели пожары в деревнях.

В поезде не было воды, мы наполняли все нам доступные сосуды, и было забавно видеть мужчин и женщин во всех стадиях одевания и раздевания. Иногда нам приходилось выходить в пять часов утра и спешить с чайниками, бутылками, жестяными кружками, чтобы занять место в очереди за кипитком.

До сих пор нам удавалось достать некоторое количество хлеба и любое количество молока на придорожных станциях. Иногда можно было найти немного масла. Деревянские девушки приносили вареные яйца. Молоко было довольно дешевым, но хлеб обычно стоил около семи рублей за буханку, и чем дальше мы ехали на север, тем меньше его становилось. Дети бегали по платформе и просили милостыню.

На двенадцатый вечер мы доехали до Москвы, где пробыли три дня и, наконец, искупались в горячей ванне. Большинство из нас спали в поезде, так как жилье в городе было труднодоступным и дорогим, а еда стоила небольшое состояние. Мы вообще не могли купить хлеба, который был черным и состоял из соломы и песка, в дополнение к ржаной муке, настолько плохо пропеченной, что она была клейкой и не съедобной.

Когда мы закончили все договоренности с консулом и получили от большевиков разрешение на выезд из страны, наш вагон был прикреплен к нескольким другим, нанятым французами, и заполнен офицерами и солдатами и несколькими гражданскими беженцами прибывшими из разных уголков России. От них мы получили высочайшее внимание и на протяжении всего пути к нам относились с большой вежливостью. Они кормили нас сардинами и бисквитами, а иногда и банками с тушеной говядиной после нашей вечной, хотя и не слишком свежей колбасы.

Теперь единственная опасность была связана с естественными причинами то есть с состоянием железной дороги Москва-Мурманск, которая построена над замерзшим болотом и тонет весной, когда тает снег. Главное, мы больше не боялись быть отрезанными немцами.

Мы вдруг стали безумно веселыми. Мы давали ночные концерты. Мы дали имена каждому купе. Было купе «Консульство», где размещались все чиновники; купе «Питомник», где дети предавались оргии чаепития с сахарином; купе «Гарем», где француженкам и англичанкам было так тесно, что коридор часто использовался как пристройка, а белье, висящее на провисших досках, задевало лица неосторожных пасажиров; купе «Кухня», где стоял вечный запах лука, находилось в конце прохода.

Чем дальше на север мы продвигались, тем холоднее становилось, и на каждой остановке мы выходили и бегали, скакали и танцевали, чтобы размяться и согреться. На целый день мы остановились в Вологде, где крестьяне продавали нам кружева ручной работы и в Петрозаводске, а затем довольно уверенно путешествовали до Кандалакши, где мы встретили несколько наших собственных томми и морских пехотинцев. Они встретили нас аплодисментами, а некоторые из них пришли к нам в гости, пили чай и пели для нас.

Через два дня нам пришлось сойти в полночь, так как мост сломался и наш поезд не смог дальше ехать. Тяжело нагруженные чемоданами, мы карабкались вверх по холму и вниз по долине, скользя на чемоданах как на санях, пока не дошли до склона. Мамаша, которая на неделе вывихнула лодыжку, танцуя чтобы согреть замерзшие ноги, ковыляла сзади, поддерживаемая с обеих сторон двумя приемными дочерьми. Ее было трудно перебросить по льду, и она стояла у края, жалобно размахивая костылем, который позаимствовала у раненого бельгийца.

Поезд на другой стороне моста состоял из вагонов четвертого класса в ужасающем состоянии, без воды и каких-либо санитарных условий. Он был заселен жуками, которых мы назвали «красной гвардией» из-за их цвета и частых массовых атак. Они не давали нам