Под большевистским террором - Рода Пауэр

В то время в ходу были пять различных видов денег: старые николаевские (довоенные); Керенские банкноты; купоны напечатанные после свержения Керенского; деньги Донской республики, введённые Калединым; и донские банкноты, пользуемые большевиками.

Пришла пора строгой экономии. Когда приняли закон, согласно которому прислуга должна была получать не менее 100 рублей в месяц, многие сократили свой домашний персонал, а биржу труда заполонили толпы безработных женщин. Недовольство росло с каждым днём.

Меньшевистскую газету «Рабочий край» закрыли за то, что она писала о невыполненных обещаниях большевиков и о том, что чем дольше будут оставаться без работы рабочие, тем больше будет несогласных с режимом. Писали так же о том, что хлеба стало меньше чем раньше. Это было правдой.

Крестьяне

В день своей победы большевики пообещали, что белого хлеба будет вволю. В первый день так оно и было. В последующие дни предложение уже не соответствовало спросу. Вскоре в продаже остался лишь чёрный хлеб по высокой цене. Но его тоже не хватало. Я как-то видела толпу крестьян преследующих человека, несущего подмышкой буханку чёрного хлеба. «Товарищ, товарищ! – канючили они, – Где ты его достал? Продашь половину? Нет? Ну, тогда, хотя бы кусочек? Проси, что хочешь! Быть может это будет последнее, что я добуду на этой неделе».

В кратчайшие сроки, большевицкий режим оказал разрушительное воздействие на образование. Так как деньги не могли тратиться на предметы роскоши, то почти все частные уроки, столь популярные в России – например, для подготовки к школьным экзаменам – приказали долго жить. Обучение музыкой, изобразительному искусству, танцам сошло на нет, ибо нечем было платить учителям. Пострадали и иностранные преподаватели. Одна английская леди лишилась за неделю пятнадцати учеников.

Прекратило существование не только частное образование. Возникло движение за отмену всех форм обучения старше четвёртого класса. Ведь многие большевики в управляющих конторах были неграмотными, не умели ни писать, ни читать, и считали любое образование, кроме самого элементарного, потворством запросам интеллигенции, ставящим одного человека выше другого.

Школы позакрывались в течение нескольких недель, т. к. родители боялись посылать в них своих детей, чтобы их по ошибке не приняли за маленьких кадетов – помощников юнкеров, или сыновей офицеров. Ведь многие воспитатели и старшеклассники были в бегах. Когда, наконец, школы вновь открылись, у их ворот несли стражу красногвардейцы, арестовывающие и расстреливающие любого, кого они подозревали в отношениях с Добровольческой армией.

– Что вы сотворили? – рыдала мать двенадцатилетнего отпрыска у дверей школы, подойдя в тот момент, когда солдат убил из револьвера её сына.

– Он никогда ничего не делал против вас.

– О! Простите нас! Мы приняли его за сына Ф. – отвечали солдаты и поспешали прочь,

Газета «Рабочее слово» выходившая вместо закрытого «Рабочего края», резко выступала против убийств детей и, едва ли их старше, молоденьких офицеров.

Другая проблема, с которой столкнулись буржуи, была та, что их дома теперь не были в их личном распоряжении. Во-первых, их обязали выплачивать арендную плату в зависимости от стоимости дома даже если они были его собственником и при покупке уже выплатили стоимость земли и здания в полном объёме. Во-вторых, в их пользовании помимо гостиной и кухни оставили лишь по одной комнате на члена семьи. Все остальные помещения в доме изымались в пользу народа, не имеющего жилья или красногвардейцев.

Но местные комитеты не всегда принимали разумные решения по подселению и некоторые семьи ужасно страдали, ибо бывали случаи, когда к ним вселяли по пятнадцать и более красногвардейцев, которые сами выбирали для себя понравившиеся комнаты и вели себя во всём доме в своё удовольствие. Они не берегли мебель, пачкали ковры, рвали шторы и приводили на ночь женщин с улиц, устраивая попойки и танцы до рассвета, лишая сна других жильцов.

Так у одной леди расквартировали трёх матросов с семьями, которые заняли хозяйскую спальню и большую гостиную с пианино, а её саму отселили в смежную комнатёнку. «Тебе с нами будет весело, – сообщили они, – мы собираемся с нашими друзьями петь и веселиться». Проявляя радушие, они от чистого сердца пригласили женщину присоединяться к ним вечерами.

Дома тех, кто бежал, оставив хозяйство под присмотром слуг, были реквизированы и в большинстве случаев оказались полностью разрушенными. Сабаровым, через своих друзей приятельствующих с большевиками, удалось достать документ, освобождающий их дом от подобной участи. Подписавший его секретарь, видимо, хорошо умел писать лишь своё имя, ибо во всём остальном тексте заглавные буквы отсутствовали напрочь.

Одна леди рассказывала мне, что полученный ею циркуляр был написан на немецком. В это время немецкая речь повсеместно звучала на улицах Ростова, и большинство буржуев воспринимало сей факт, как обнадёживающий признак скорого избавления от всех напастей. Они хотели лишь одного – порядка, и им было всё равно, что в результате подписанного нынче Брест-Литовского мира помощь приходила от их бывших врагов. Они предпочитали власть иноземную власти большевиков. Они хотели вернуть прежнюю комфортную жизнь.

* * *

Жизнь лучше не становилась. Люди не строили планов на ближайшие дни, стараясь забыть прошлое и не думать о будущем. Поговаривали, что малороссы под командованием германцев наступают на Ростов, но большевицкие газеты эту тему замалчивали, и вопреки растущим с каждым днём слухам, никто точно не знал, насколько близка к городу их армия. И лишь с началом постепенной эвакуации большевиков происходящее обрело очевидную определенность. Народ отнёсся к этому безучастно. «Хуже быть не может», – говорили вокруг.

Может, как выяснилось. В постепенном уходе большевиков радовало то, что сократились случаи казней юнкеров и других врагов Советов, но, с другой стороны, начало расти число массовых грабежей и разбоев. Большевики, справедливости ради нужно отметить, старались кое-как поддерживать порядок на улицах и бороться с терроризирующими город мародёрам. Но в рядах Красной Гвардии было слишком много сброда, привлечённого туда зарплатой и полным отсутствием командирского присмотра, которые рассматривали воинскую службу, как простую возможность подзаработать и поиметь добычу на стороне.

Группы таких красногвардейцев по-хозяйски вламывались в магазины и, держа револьверы у виска несчастного, не осмеливающегося сопротивляться, продавца, забирали всё, что им приглянётся со словами: «Мы осуществляем реквизицию от имени государства». Так же поступали и в отношении хозяев частных домов и квартир, несмотря на указание большевиков расстреливать воров на месте и их обещание помочь любому, кто сообщит о преступлении по телефону.

Ночные нападения участились и местные Советы, пытаясь справиться с ситуацией, запретили выходить на улицу после девяти вечера. Я как-то обнаружила тело на углу нашей улицы с приколотой к пальто запиской: «Этот человек находился на улице в запрещённые часы». Но этот закон, в действительности, не обезопасил дома от ночных нападений, ибо все бандиты были одеты в форму красногвардейцев и имели с собой фальшивые документы, поручающие им блюсти порядок на улицах и осуществлять обыски помещений.