Конан Дойль на стороне защиты - Маргалит Фокс

Французский естествоиспытатель Жорж Кювье мог по одной кости восстановить облик целого вымершего животного. По руинам, обнаруженным при раскопках в Трое и Кноссе, немецкий археолог Генрих Шлиман и английский археолог Артур Эванс восстановили детали жизни давно умерших цивилизаций. «Предсказатель утверждает, что в некий будущий момент некто, находящийся в нужном месте, станет свидетелем определенных событий, — писал в 1880 году Томас Гексли. — Ясновидящий объявляет, что в настоящий момент некто может стать свидетелем определенных событий в тысяче миль отсюда; тот, кто занимается ретроспективным прорицанием (как пригодилось бы здесь слово „постсказатель“!), подтверждает, что столько-то часов или лет назад можно было увидеть то-то и то-то. Во всех этих случаях меняется только соотношение времен — процесс прозрения за пределы возможного прямого знания остается неизменным».

Целью этих новых наук было создание нарратива — повествования о давних, зачастую чрезвычайно отдаленных во времени фактах, которые могут быть собраны воедино и обобщены только путем тщательного сбора, скрупулезного анализа и строгого хронологического выстраивания свидетельств, обнаруженных в настоящем. Гексли красноречиво назвал этот процесс «ретроспективным прорицанием».

«По одной капле воды человек, умеющий мыслить логически, может сделать вывод о возможности существования Атлантического океана или Ниагарского водопада, даже если он не видал ни того ни другого и никогда о них не слыхал», — читаем мы в одном из знаменитейших пассажей XIX века о ретроспективном прорицании. Далее в нем говорится:

Автор этого рассуждения, взятого, как сообщается, из знаменитой статьи «Книга жизни», — сам Шерлок Холмс, и повествует об этом самый первый рассказ о его приключениях, «Этюд в багровых тонах». Создавая Холмса, вымышленного «научного детектива», Конан Дойль подводил основу под поздневикторианский рационализм с не меньшим жаром, чем Гексли в своих эссе и публичных лекциях[20].

Ретроспективное прорицание составляет основу как детективного расследования, так и лечения, поскольку эти два процесса во многом схожи. Оба зачастую начинаются с тела. Оба разворачиваются от конца к началу — от различимого последствия (улики, симптома) к скрытой причине (злоумышленнику, недугу). Оба глубоко связаны с проблемами идентификации, оба заняты поисками неуловимого врага: для сыщика это преступник, для врача — микроб или другой возбудитель болезни. В обоих случаях при решении задачи требуются обширные знания, детальное наблюдение и обоснованная, тщательно контролируемая работа воображения. Оба занятия имеют внутреннюю нравственную основу: их цель — восстановить разрушенный порядок (безопасность, здоровье). В детективной литературе поздневикторианского периода все эти элементы предстают в замысловатых сочетаниях.

В итоге обе эти дисциплины ищут ответ на самый фундаментальный из существующих вопросов: что произошло? Для получения такого ответа расследователь должен собрать улики, и в этом-то заключается основная трудность: ни сыщик, ни врач — ни ретроспективный пророк — не способны находить улики и свидетельства в том же хронологическом порядке, в каком те появлялись. Медицина лишь в XIX веке стала полноценно отдавать себе в этом отчет и только в то время начала рассматривать симптомы пациента как последнее звено в цепи событий. После этого концептуального сдвига диагностическое обследование стало принимать известную нам современную форму.

«В течение XVIII века врачи в основном ставили диагноз на основе спонтанного вербального общения с пациентом, — пишет врач Клаудио Рапецци. — Поскольку болезни разделялись по симптомам, пациенты могли сообщать симптомы на словах или даже письмом. Таким образом, лекари могли с успехом „навещать“ пациента… по почте». Однако к XIX веку врачи, которые желали различать, опознавать и в правильном порядке расставлять медицинские подсказки, должны были научиться не просто смотреть непосредственно на предмет, но и «смотреть с чувством», как писал Эдмунд Пеллегрино. Именно этот навык и перенял Конан Дойль от Джозефа Белла.

К концу столетия достижения в микроскопии позволили врачам видеть точнее, чем когда-либо раньше. Сыщикам того времени — тоже: для них лучшим способом ретроспективного взгляда было умение видеть в деталях. «Для меня давно уже очевидно, что мелочи важнее всего», — по секрету признается Холмс в рассказе 1891 года «Установление личности». Годом позже Белл согласился составить предисловие к новому изданию «Этюда в багровых тонах». «Важность бесконечно малого неизмерима, — писал Белл. — Наученный замечать и оценивать мелкие детали, доктор Дойль видел, как можно заинтересовать просвещенную аудиторию, доверив ей внутреннюю тайну и показав свой метод работы. Он создал рассудительного, проницательного, пытливого героя — наполовину врача, наполовину ученого».

Не стоит забывать также, что Конан Дойль учился и на офтальмолога: дело Слейтера непосредственно касается поздневикторианских взглядов — как на хорошее, так и на дурное. Все судебное дело, кружащееся вокруг установления личности преступника и опознания и опирающееся на классовые и этнические предрассудки, по сути связано со зрительной диагностикой или, точнее, с неспособностью дать верный диагноз — неспособностью затянувшейся и для многих губительной.

Ретроспективное исследование существует, разумеется, не с викторианских времен: это искусство восходит к древности и берет начало от умения охотника найти добычу по следу. До Холмса одним из самых искусных обладателей таких способностей был Задиг — древний житель Вавилона, герой одноименной философской повести Вольтера, написанной в 1747 году. В эпизоде, признанно оказавшем влияние на Конан Дойля, Задиг мастерски демонстрирует свое умение: