Воин любви. История любви и прощения - Мелтон Дойл Гленнон

– Ваш сын абсолютно здоров. Поздравляю, мамочка!

Он уже уходит, но я окликаю его:

– Только один вопрос: у Чейза синдром Дауна?

Доктор оглядывается, удивленно поднимает брови и отвечает:

– Нет. Я бы сразу это заметил.

Я смотрю на Чейза и впервые чувствую утрату. Я представляла его другим. Но в то же время меня переполняет радость, потому что я знаю, кто он такой. Он всегда будет моим мальчиком. Мальчиком с миндалевидными глазами, мощными ножками, смеющимся и бегающим за мной. Это мой сын. За десятилетия болезни я перестала верить в то, что достойна быть матерью. Я пробыла взрослой всего восемь месяцев, но я – мать Чейза. Я смотрю на его розовые губки и думаю, что больше не буду жить наполовину. Я жива полностью. Ты, малыш, привел меня в этот мир.

Через два дня в палату входит медсестра, напевая:

– Пора домой, Мелтоны!

Первая моя мысль: она ошиблась. Дома нет врачей, устройств и особых термометров. Дом – это не место для ребенка. Крейг хватает меня за руку и восторженно говорит:

– Ты и я, дорогая! Мы сделаем это!

Я понимаю, что он репетировал эти слова. Я тронута. Я одеваю Чейза в домашнюю одежду, медленно шагаю в ванную, чтобы приготовиться к новой жизни. Я достаю из сумки самые стильные джинсы и с ужасом понимаю, что не могу их натянуть. Но два дня назад я родила ребенка. Пожалуй, мне потребуется целая неделя, чтобы прийти в себя. Я снова натягиваю джинсы для беременных, выхожу из ванной и вру всем вокруг:

– Отлично! Я готова!

Сестра катит нас с Чейзом к выходу, а Крейг идет позади с нашими сумками. Двери автоматически открываются. Я вдыхаю холодный воздух. Крейг быстро усаживает нас в машину. Я пристегиваю Чейза в детском сиденье и устраиваюсь рядом. Крейг ведет машину. Полдороги мы молчим. Мы поверить не можем в то, как изменился наш мир за то короткое время, что я была в больнице. Наш город буквально взрывается от толп людей, агрессивных легковушек, громких сигналов, грузовиков, выдыхающих облака выхлопных газов. Повсюду снуют металлические орудия убийства, угрожающие нашей маленькой семье. Мы – маленькая, молчаливая армия в танке, пробирающаяся по враждебной территории. «Господи, – думаю я, – Нам нужно перестать ездить на машине». Я смотрю на руки Крейга на руле. Костяшки у него побелели.

– Неужели здесь всегда было так много машин? – спрашиваю я.

– Не знаю, – отвечает он. – Но я их ненавижу. Давай помолчим и сосредоточимся.

Всю дорогу я стараюсь держаться как можно ближе к Чейзу. Мои глаза закрыты. Я вдыхаю запах его тела. Его аромат успокаивает и утешает. Рядом с ним мне не нужен обычный воздух.

Удивительно, но мы добираемся до дома. Когда машина надежно припаркована, я говорю Крейгу, что он настоящий герой. Мы вносим Чейза в квартиру и ставим детское сиденье посреди гостиной.

– Добро пожаловать домой, милый, – говорим мы нашему сыну.

Он не отвечает. Мы с Крейгом усаживаемся на диван и смотрим на малыша. В конце концов Крейг говорит:

– И что нам теперь делать?

– Не представляю, – отвечаю я. – Думаю, мы должны научить его жить.

– Отлично, – кивает Крейг. – С этим мы справимся.

Мы снимаем пальто и принимаемся за работу.

* * *

В первую неделю семейной жизни мы сидим на полу перед нашими раздвижными стеклянными дверями и смотрим, как падает снег. Мы трогаем стекло, ощущаем холод и удивляемся. Нам так тепло внутри, что мы и забыли о существовании холода. У нас играет тихая музыка, мы слушаем, как тихо воркует Чейз. Когда звонит телефон, мы удивляемся, потому что позабыли о существовании других людей. Я грею бутылочки Чейза в микроволновке и вижу, что часы все еще отсчитывают время. Напоминание о ходе времени удивляет меня. В мире нет людей, кроме нас троих. Не существует мира, кроме нашей квартиры. Нет времени, кроме времени Чейза. Нет пути, кроме протоптанной дорожки от кроватки Чейза до ванной, к его качалке и нашему дивану, где по вечерам мы обнимаемся и долго смотрим друг на друга.

Когда мне приходит время возвращаться на работу, я оставляю Чейза в яслях, а потом плачу от вида его пустого детского сиденья в машине. Весь день в школе я думаю о нем. Не ощущая веса его нежного тельца в руках, я чувствую себя невесомой. Мне кажется, я могу улететь. Однажды няня встречает меня в дверях с радостным известием:

– Чейз сегодня первый раз повернулся!

Я вижу, как она с гордостью держит на руках моего сына, и мне хочется кричать. Я пропускаю что-то очень важное. По дороге домой я звоню Крейгу и заявляю, что брошу работу. Он возвращается домой пораньше. Мы с Чейзом отправляемся на прогулку. Мы останавливаем коляску перед большим кустом, на котором сидит птичка. Птичка чирикает – прямо на уровне глаз Чейза. И наш сын в первый раз смеется. Мы с Крейгом поражены. Мы смотрим друг на друга широко раскрытыми, влажными глазами. Смех Чейза звучит как хрустальный колокольчик. Я вспоминаю детские занятия музыкой, когда мне позволили ударить фетровым молоточком по клавишам ксилофона. Тогда я провела молоточком по всем клавишам, и раздалась такая же хрустальная трель нот. Сейчас мне кажется, что огромная радуга звуков протянулась по всему небу. До этого момента мы с Крейгом не воспринимали сына как настоящего человека, отдельного от нас, способного ощущать радость окружающего мира. Мы с Крейгом беремся за руки и плачем прямо во дворе. Чейз отворачивается от куста, смотрит на нас и смеется… Смеется…

Мы втроем живем так близко к поверхности, что нам легко коснуться друг друга. В первый год жизни нашего сына было много смеха и слез. Смех и слезы позволяют нам вырваться из собственной скорлупы и дотянуться друг до друга.

* * *

Мы втроем отлично подходим друг другу. Мы укрепляем друг друга, словно пряди косы. Но по мере того как Чейз растет, мы с Крейгом все чаще остаемся в одиночестве. Без Чейза мы распадаемся. Я – дитя Диснея, поэтому очень рано поняла, что свадьба – это финишная черта для любой женщины. Я считала, что мне нужно всего лишь пересечь эту финишную черту, и я стану цельной и реализовавшейся женщиной. Я смогу сидеть, расчесывать свои прекрасные длинные волосы, подбирать платья для бала и никогда не почувствую себя одинокой. Я буду жить долго и счастливо. Но вот я замужем, и все равно одинока. Никто не говорил мне, что в браке можно почувствовать себя одинокой. Я начинаю думать, что мы что-то делаем не так, раз брак не сблизил нас с Крейгом. Мне хочется глубины, страсти, соединенности. Я полагала, что все это придет неким волшебным образом. А раз эти волшебные муж и жена не материализовались, то между нами должна возникнуть хотя бы крепкая дружба. Проблема заключается в том, что ни одна из моих стратегий укрепления отношений с Крейгом не срабатывает.

Во всех моих отношениях мосты наводились с помощью слов. Чтобы узнать человека, мне нужно было выслушать его, а чтобы почувствовать себя понятой, мне нужно было быть выслушанной. Процесс узнавания и любви к другому человеку у меня всегда проходил через разговор. Я говорила о чем-то, что помогало моему другу понять меня, а он отвечал так, что я понимала: он ценит мою откровенность. А потом он говорил что-то такое, что помогало мне понять его. И этот процесс повторялся снова и снова по мере того, как мы проникали в сердца, умы, мечты и прошлое друг друга. Так возникала дружба – прочная, надежная структура, построенная в пространстве между нами, – в пространстве вне нас, где мы могли укрыться оба. Вот я, вот мой друг, а вот наша дружба – мостик, построенный вместе.