Женщина справа - Валентен Мюссо

Я не мог поверить в эту новость. Ошеломленный, я переключал телевизор с канала на канал, не в силах отделаться от неприятного впечатления, что стал жертвой изощренного розыгрыша. Но всюду передавали то же самое объявление. У меня дрожали руки. Внезапно я почувствовал себя ужасающе одиноким перед экраном телевизора. Как бы мне хотелось иметь возможность с кем-нибудь поговорить, но кому я мог бы позвонить? Эбби и Катберт были не в курсе – я сам так решил. Что касается Кроуфорда, у меня даже не было его телефонного номера. Какое-то время я спрашивал себя, не приснилось ли мне пребывание в Беркшире. Или, может быть, я всего-навсего только что проснулся после слишком хмельной вечеринки по случаю моего дня рождения? Ни в одной из информационных сводок не приводилась причина смерти Харриса. Вероятно, было еще слишком рано, чтобы журналисты могли узнать подробности, но я принялся строить предположения одно безумнее другого. Спустя сорок лет после исчезновения моей матери Харрис говорил со мной о ней и показывал неопубликованные кадры ее последних съемок. И, едва прошло сорок восемь часов, он внезапно умирает. Слишком много для совпадения. По крайней мере, с точки зрения человека, смотрящего сквозь призму собственных навязчивых мыслей.

Немного переварив эту новость, я устроился за компьютером и начал просматривать самые большие страницы ежедневных газет страны. «Умер Уоллес Харрис» – сдержанно сообщалось в заголовке «Нью-Йорк таймс». За этим следовал некролог, на удивление длинный, должно быть, написанный заранее, задолго до сегодняшнего дня. «Кончина гиганта кино» – объявлялось в «Вашингтон пост». «Дейли ньюс» осмелилась на более дерзкий заголовок по аналогии с одним из фильмов покойного: «Первый день в раю». И нигде ничего не сообщалось о причине смерти.

Я успел просмотреть четыре или пять некрологов, когда зазвонил телефон. Я не решался ответить, опасаясь, что это Эбби или, того хуже, Катберт, с которым нужно будет говорить о Харрисе, как если бы для меня он был бы незнакомым корифеем.

– Дэвид, это Кроуфорд. Вы в курсе?

Голос Кроуфорда, с которым я был едва знаком, принес мне настоящее облегчение.

– Я у телевизора. Я… я не могу в это поверить.

– Я тем более. Я не спал всю ночь. Это настоящий кошмар.

В трубке я слышал его почти болезненное дыхание.

– Подумать только, еще позавчера я беседовал с ним с его гостиной!

– Знаю… Уоллес позвонил мне сразу после вашего отъезда. Он мне рассказал обо всем.

«Об всем?» Даже о маленьком частном кинопоказе и нашем странном разговоре о моей матери?

– Что произошло? В газетах ничего не говорится о причинах смерти.

– Семья не пожелала распространяться на эту тему, в данный момент ограничившись коротким официальным сообщением. То, что я сейчас вам скажу, оставьте в тайне, Дэвид.

– Конечно.

– Вчера в конце дня Уоллес работал у себя в саду. У него был приступ, все так обыденно. Экономка нашла его лежащим на траве, но неизвестно, сколько времени он оставался один. «Скорая помощь» не смогла привести его в сознание. Меня известили вечером, и, конечно же, я сразу бросился к нему. Его бывшая жена в сопровождении сына прибыла незадолго до меня. Была и полиция…

– Полиция?

– Уоллес был не абы кем. Думаю, она была здесь, чтобы осмотреть место преступления… помешать любопытным и журналистам бродить вокруг владений. Знаете, в этих краях многие прекрасно знали, где живет Уоллес: это был секрет Полишинеля. Господи! Напрасно я приехал туда… к нему… Я не мог осознать, что все это правда. И еще меньше – что он умер совсем один в этом проклятущем парке, где никто не смог оказать ему помощь! Сколько раз все говорили ему, что он когда-нибудь угробит себя этой бесполезной работой!

Повисло молчание.

– Я буду в Нью-Йорке сразу после полудня, – снова заговорил он. – Мне нужно повидать вас, Дэвид.

Его тон удивил меня. Что могло быть такого срочного теперь, когда Харрис мертв?

– В чем дело?

– Я ничего не могу объяснить вам по телефону, это слишком сложно. Могу я приехать к вам?

* * *

Когда Кроуфорд вошел, было примерно три. Выглядел он просто ужасно. Обаятельный мужчина, с которым я недавно обедал, куда-то пропал. Без сомнения, он не преувеличил, сказав, что не спал всю ночь. Я предложил ему кофе, он согласился. Кофе сейчас был одинаково необходим нам обоим.

– Вы прямо из Беркшира?

– Нет, заехал к себе принять душ и переодеться, в машине через силу послушал радио. Вы сказали, что читали газеты… Что в них говорится?

– Ничего особенного. Я читал только донельзя классические некрологи, должно быть, с бог знает каких времен ожидавшие своего часа. О приступе ни одного слова… Информация о причинах смерти никуда не просочилась, это очевидно.

Пока я готовил эспрессо, Кроуфорд уселся на барный табурет моей открытой кухни. Я видел, как он с досадой трясет головой.

– Это лаконичное объявление – величайшая ошибка. Можно подумать, мы хотим что-то скрыть. Кэрол… не знаю, что ей взбрело в голову! Готов поспорить, что скоро начнут циркулировать все возможные слухи: самоубийство, нападение… Я даже представляю себе теории заговора, распространяющиеся в интернете. Некоторые примутся вам объяснять, что это дело рук ЦРУ!

Я находил, что Кроуфорд преувеличивает, но не осмелился возражать ему. В конце концов, карьера Харриса всегда была окружена таким количеством слухов; почему относительно причин его смерти должно быть иначе?

– Вы держите удар?

Кроуфорд оперся на стойку. Осунувшийся и усталый, он выглядел настоящим стариком.

– Не совсем. Такое ощущение, что пятьдесят лет моей жизни только что вдребезги разбились. Мир потерял великого кинематографиста, а я друга… своего лучшего друга. Конечно, не сегодня-завтра это должно было произойти, нам ведь уже не двадцать лет.

Я поставил перед ним чашку кофе. Несколько минут он неподвижно сидел, погруженный в свои мысли, а затем поднял голову.

– Послушайте, Дэвид, я был не до конца честен с вами…

– Вы говорите о состоянии здоровья Харриса?

На его лице появилось выражение неловкости и замешательства.

– Да, но есть и еще кое-что… Верно, Харрис чувствовал себя не так хорошо, как я вам тогда сказал. Два года назад он пережил небольшое нарушение мозгового кровообращения, которое почти не оставило никаких последствий. Впрочем, я не знаю, насколько нам удалось сохранить это в тайне. Но он был сердечником и, несмотря на курс лечения, который проходил, знал, что приступ может случиться с ним в любое мгновение. В конце концов он сжился с этой мыслью.

Внезапно на губах у него появилась улыбка.

– Уоллес не боялся смерти. Возможно, он был мнительным, но считал, что прожил очень наполненную жизнь и сделал все, о чем мечтал. Он не переставая читал труды стоиков[28]. «К самому себе» Марка Аврелия…[29] Он мне мог все уши прожужжать этой книгой! Часто он цитировал мне эту фразу: «Не надо сердиться на события». К несчастью, мне так и не удалось разделить его оптимизм…