Кланы в постсоветской Центральной Азии - Владимир Георгиевич Егоров

На проходящих 2 марта 2020 г. выборах в Маджилиси намо-яндагони (нижнюю палату парламента), оценивая партийную конкуренцию в ходе избирательной кампании, эксперты пишут: «В Таджикистане состоится нечто похожее на тендер кандидатов от каждой политической группы до внутри (президентской. – Авт.) семьи[171].

Вместе с тем необходимо заметить, что социализация клановых структур через институты, заимствованные из западного культурного опыта, далеко не всегда или, как правило, не имеет конструктивного эффекта. Так, Киргизия, наряду с Украиной и Молдавией был отнесен международной организацией Freedom House к «частично свободным странам»[172]. При этом «шаг вперед к демократии», по мнению экспертов этой организации, был сделан Киргизией в связи с продвижением по пути парламентской модели власти. На самом деле, такая модель не является оптимальной в социально-политической реальности Киргизии и, по мнению экспертов, создает дополнительные условия обострения клановой конкуренции и в конечном счете является дестабилизирующим фактором. Многие аналитики считают, что «парламентский эксперимент» «будет разрушен войной кланов и политическим соперничеством»[173].

Справедливость таких предположений подтвердили события осени 2020 г. В результате референдума, проведенного по инициативе президента С. Жапарова, Киргизия вернулась к президентской форме правления.

Говоря о Киргизии, профессор М. Т. Лаумулин пишет: «Элиты конкурируют за власть не в рамках формальных политических институтов, а используя патроно-клиентскую пирамиду. Возникший здесь политический порядок имеет три существенных характеристики. Первая заключается в чрезмерно персонализированном влиянии (“близость к телу”). Вторая характеристика политической системы Кыргызстана – постоянное перераспределение экономической ренты. Третья характерная черта подразумевает, что государство организуется по принципу рынка. Это включает в себя регулярную приватизацию госсобственности, создание различных фондов, компаний и т. д., через которые происходит перераспределение ресурсов и финансовых потоков.

При очередной смене режима и повороте политики все отбирается, и процесс начинается снова.

Необходимо подчеркнуть, что к Кыргызстану нельзя подходить с обычными мерками формального управления. Существуют большие сомнения в том, что переход Кыргызстана к парламентской системе сможет исправить положение вещей»[174].

О необходимости тщательного анализа эффективности деятельности фонда национального благосостояния «Самрук-Казына», созданного по инициативе Елбасы, заявил после политического кризиса президент Казахстана Касым Жомарт Токаев.

«Кулуарность, непрозрачность, завышенные цены, с этими фактами надо срочно разобраться, – сказал он, характеризуя деятельность фонда. – Уже дальше некуда. Даю месяц, причем в последний раз. Не будет решений – последуют жесткие меры»[175].

Следует отметить, что социализация клановых сообществ через имитационную демократию институты: партии, представительство, участие в легальной оппозиции и т. д., не продуцирующие реального эффекта, с точки зрения либерально-демократической модернизации способствуют обретению клановыми элитами конкурентных преимуществ в борьбе за потоки ренты. Так, в ноябре 2010 г. президент Узбекистана И. Каримов заявил о намерениях провести либеральные реформы в стране, которые предполагали «демократизацию государственной власти и управления. Реформирование судебно-правовой системы. Реформирование информационной сферы и обеспечение свободы слова и информации. Обеспечение свободы выбора и развитие избирательного законодательства. Развитие институтов гражданского общества. Углубление демократических рыночных реформ и либерализация экономики». При этом сам глава государства предупредил, что в стране, где в политическом процессе доминируют неформальные практики и организации, «… успех этой реформы во многом зависит от той динамики, с которой мы продвигаемся по пути демократизации и либерализации, повышения общественно-политической активности наших граждан, их политической и правовой культуры и, разумеется, в первую очередь, от уровня зрелости политических партий, их готовности принять на себя столь огромную ответственность за судьбу и будущее Узбекистана»[176].

Риторический вопрос узбекского лидера: «Готовы ли политики и народ принять на себя столь огромную ответственность за судьбу Узбекистана?» эксперты оценили скептически: «Только вряд ли у кого-то возникнет сомнение, – пишет бывший директор украинской и туркменской редакции радио «Свободная Европа»/Радио «Свобода» А. Народецкий, – в чью пользу решит узбекский лидер. Он явно не склонен сбрасывать со счетов себя и свою семью, которая в этом его полностью поддерживает»[177].

Социализация клановых структур в новых независимых государствах Центральной Азии в основном осуществляется через «верхний» уровень их организации. Общественное влияние кланов меняется в зависимости от степени доверия населения их «иерархам». Причем уровень общественного доверия им не всегда напрямую совпадает со статусом клановой верхушки в государственной иерархии.

Общественная оценка политической элиты центральноазиатских республик весьма подвижна и подвержена самым значительным влияниям, обусловленным всей совокупностью факторов: общей социально-политической обстановкой в стране, эффективностью деятельности того или иного представителя «верхов» (порой оцениваемой исключительно по конъюнктурным обстоятельствам), перспективностью (с точки зрения стабильности положения и продвижения в элитном сообществе).

Так, казахстанское агентство ЦИСИ «Стратегия» фиксирует изменения в рейтинге управленческой элиты Казахстана[178]. Рейтинг «верхних» 17 ступеней казахстанской элиты выглядел следующим образом[179]:

Первую строчку рейтинга (2019 г.) занял Карим Масимов, являвшийся на тот момент премьер-министром, а вплоть до политического кризиса обеспечивавший конституционный порядок в стране (особенно важный в условиях казахстанского «транзита власти»). Общественное настроение казахстанцев связывало перспективы страны (например, на посту председателя правительства) с личностью этого политика. Многие эксперты полагали, что К. Масимов мог возглавить Совет безопасности страны и на этом посту стать фигурой, способной удержать баланс стабильности между «старой властью» Елбасы и новой К.-Ж. Токаева, клановых сообществ, по-прежнему ориентирующихся на доминантное положение Н. Назарбаева, и теми сообществами, которые пытаются выстроить свою стратегию, соотнося ее с властью нового президента РК. «Масимов постепенно (начиная с 2016 г. назначается на должность руководителя КНБ), – пишет агентство «Стратегия», – закрепляет за собой роль “серого кардинала”, в которой ранее выступал Нур-тай Абыкаев (бывший глава КНБ)»[180]. Именно подозрение на то, что К. Масимов использовал свой властный ресурс в целях удержания лидирующих позиций кланом Н. Назарбаева, стало основанием оценки его негативной роли в событиях января 2022 г. и ареста.

На второй строчке рейтинга Адильбека Джаксыбекова (руководителя администрации президента) сменил председатель правления ФНБ «Самрук-Казына» Ахметжан Есимов. В общественной оценке этих политиков присутствуют прямо противоположные коннотации. Про первого говорят: «психологически устали от его стабильности», в оценке деятельности второго присутствуют качества, выраженные так: «умеет и, когда надо, делает»[181]. Кроме того, о Есимове говорят, что он является «представителем «старой гвардии», занимающий сравнительно невысокую должность в системе управленческой вертикали»[182].

Третье место в рейтинге, потеснив Тимура Кулибаева (зятя Н. Назарбаева и занимавшего пост председателя президиума Национальной палаты предпринимателей), в 2019 г. занял бывший посол Казахстана в РФ Имангали Тасмагамбетов. По сведениям, добытым в ходе опроса, организованного ЦИСИ «Стратегия», общественное мнение отразило именно авторитетность и эффективность этого управленца. Несмотря на то что в декабре 2019 г. И. Тасмагамбето-ву исполнилось 63 года,