Кланы в постсоветской Центральной Азии - Владимир Георгиевич Егоров

В связи с концентрацией контроля над социально-политическим процессом И. А. Каримов получил лишь значительно большие возможности в манипулировании клановыми интересами.

Схожий сценарий формирования государственности характерен и для постсоветского Туркменистана. Еще более жесткий автократический режим удалось выстроить первому президенту С. Ниязову. За счет этого «укрепились клановые группировки, близко стоящие к президенту, не терпящему каких-либо раздоров в высших эшелонах власти». В стране были устранены какие-либо «серьезные силы, которые были бы способны поставить под вопрос существование сложившейся политической системы»[158]. Линия на утверждение в качестве «лидера традиционного восточного общества» (Аркадаг-покровитель) присуща и политической стратегии Г. Бердымухамедова[159]. Стратегия на «туркменизацию» социально-политического процесса Туркменистана являлась важной составляющей внутренней политики руководства страны, так как туркменские кланы, в отличие от казахстанских, сохраняют значительно более глубокие традиционные корни и низкий уровень модернизационного потенциала.

В острой, непрекращающейся конкурентной борьбе формируются взаимоотношения кланов и центральной власти Таджикистана.

«Межтаджикский конфликт, – пишет Кадырбаев А. Ш., – оказал существенное воздействие на процессы формирования государственных институтов, внутреннюю и внешнюю политику, на экономическую, социальную, культурную составляющие общественной жизни… В гражданской войне с обеих сторон принимали участие группы и коалиции групп, связанные узами родства и землячества. Именно они составляли ядро вооруженных формирований не только объединенной таджикской оппозиции, но и самих правительственных войск. Такие группы в Таджикистане именуются авло-дами. Поэтому одна из главных социальных задач, которая стоит перед правительством Э. Рахмона, – найти и удержать баланс интересов между авлодами, составляющими костяк социальной структуры современного Таджикистана»[160].

Безусловно, в течение достаточно длительного существования режим Э. Рахмона обретает некую стабильность и способность или даже конкурентоспособность в противоборстве с авлодами (кланами). Однако периодически уровень противоречия достигает крайних пределов. Так, в 2013 г. президент Таджикистана был вынужден предпринять карательные действия против горно-бадахшанской группировки в ответ на убийство генерала А. Назарова (представителя центральной власти)[161]. Причем пристальный взгляд на эти события позволяет предполагать, что военная операция в Горном Бадахшане, помимо прочего, имела целью перекрыть канал наркотрафика, контролируемый авлодом этой территории и являвшийся подпитывающим источником местного сепаратизма.

Несмотря на очевидные отличия в складывании взаимоотношений кланов и властных структур, разности материального и властного ресурса, контролируемого этими институтами, степени их социализации, обусловленности примордиалистским началом и адаптивности к современности, имеются и характеристики, позволяющие выявить некоторые общие черты. Во-первых, все без исключения центральноазиатские политические режимы, вынужденные в силу объективных обстоятельств продуцировать авторитарную, персонифицированную центральную власть, столкнулись в своей имплементации с конкуренцией клановых структур за контроль над основными потоками ренты. Во-вторых, конкуренция за ренту стала одним из факторов, способствовавших актуализации клановых сообществ, являющихся фактически социальной опорой элитных групп, претендовавших на властный ресурс и ренту. В-третьих, группы элит, контролирующие клановые сообщества, как и центральная власть, активно использовали традиционные установления: религию, обычное право, этические нормы, патернализм и т. д. в качестве аргумента в претензиях на властные и материальные преференции. В-четвертых, обретая современное содержание (модернизируясь), кланы становятся социальным коммуникатором центральной власти с обществом, следовательно, необходимым дополнительным фактором легитимации власти. В-пятых, являясь неотъемлемым элементом политической надстройки, клановые сообщества в обретении властного ресурса наряду с центральной властью вынужденно социализируются, активно используя общественную повестку. Таким образом, схематично механизм социальных отношений, связанный с клановыми структурами постсоветской Центральной Азии, выглядит следующим образом:

Схема 7

Вместе с тем неформальный персонифицированный характер отношений клановых сообществ с центральной властью и общественными организациями обусловливает неустойчивость политических систем постсоветской Центральной Азии, их «чувствительность» к влиянию не только общественных интересов и настроений власти, но и внешних факторов. «Президенты всех стран Центральной Азии вынуждены искать баланс между отдельными группами и кланами, не допуская, чтобы какая-то из них заняла доминирующее положение и создала угрозу правящей элите… Институционализация отношений и развитие формальных механизмов власти по-прежнему сочетаются с неформальными отношениями»[162].

С точки зрения укрепления собственного положения в неустойчивом балансе внутриклановой конкуренции в связи с противоречиями, связанными с необходимостью социализации и с переменчивостью настроений центральной власти, элитная верхушка кланов стремилась обрести поддержку политического класса Запада (общественные предпочтения которого наиболее соответствуют ее целеполаганию). Однако в реальности отношение элит Запада с большей частью центральноазиатских «верхов» (не считая тех, кто навсегда покинул пределы своих стран) можно характеризовать как «несостоявшийся альянс».

Актуальная стратегия элит стран постсоветской Центральной Азии обусловлена неоправдавшимися надеждами на поддержку Запада, говоря проще, невозможностью интеграции в западное элитное сообщество. Так, в августе 2003 г. на пресс-конференции президент Узбекистана И. А. Каримов заявил: «К сожалению, не оправдались надежды на некоторые влиятельные государства Запада»[163]. Привычные для азиатских олигархов методы ведения дел оказались малоадаптивными для западного бизнес-сообщества (в основном действующего легально). Так, например, в 2010 г. во Франции было возбуждено дело о коррупции в сделке с Казахстаном по покупке 45 вертолетов[164]. На протяжении десяти лет в США продолжалось дело, вошедшее в историю как «Казахгейт».

Деловые отношения с центральноазиатским бизнесом Запад увязывает с продвижением новых независимых государств по пути демократии, воспроизводством антиномичной, экзогенной клановой организации политических институтов, предполагающих широкое публичное участие. Например, госсекретарь США Колин Паул опубликовал в «Вашингтон Таймс» (15 июля 2004 г.) заявление, в котором однозначно дал понять, что правительство Узбекистана не получит ни цента до существенного продвижения в демократических реформах и защите прав человека[165].

Это обстоятельство, значительно влияет на конфигурацию отношений, зафиксированных в схеме 1. Во-первых, паттернам клановых сообществ приходится укреплять опору на традиционные скрепы их сообществ, искусственно сдерживая клановую модернизацию. Так, многие главы клановых сообществ продуктивно используют движение за «обновление ислама», его направление в русло радикализма, который, например В. А. Соснин и Нестик Т. А., характеризуют как «ответ мусульман на экспансию секуляризованной западной цивилизации»[166]. По мнению российской исследовательницы М. Роговой, «в современных условиях исламский радикализм – это реакция на агрессивные действия Запада и прежде всего США, на их попытки навязать исламской умме порядки, ценности, образ мышления, которые народам Востока духовно неприемлемы»[167].

Новейшая история постсоветской Центральной Азии имеет примеры того, как сторонники «обновления ислама» «муждаддидийя», в Узбекистане и Таджикистане пытались заявить претензии на параллельную с государственной власть[168].

Активно используются элитой Старшего жуза Казахстана настроения, распространяемые «Хизб-ут-Тахрир» в южных областях республики[169].

Во-вторых, та же ориентация на легитимацию вынуждает клановые структуры к социализации. Исследователь К. Л. Сыроежкин отмечает важный с точки зрения иллюстрации сказанного факт. В Республике Кыргызстан после двух «революций» (2005 и 2010 гг.) образовалось несколько десятков партий, как, например, «Ата-Жур» («Земля предков»), «Ата-Мекен» («Отчизна»), полностью адаптированных под конкретного лидера, «действующего в