Фейбл - Эдриенн Янг

Это могло оказаться правдой. По крайней мере, частично. Но акценты Паджа и Остера явно указывали на то, что они не были родом из Сероса.

Уилла опустила глаза на свой кинжал. Рукоятка была украшена самоцветами: рубинами и опалами. Это не самые дорогие камни, но их размеры делали их весьма ценными. Подобная вещь выглядела слишком дорогой, чтобы принадлежать беспризорнице Уотерсайда.

Точно так Сейнт и научил меня лгать. Всегда нужно было основывать свою ложь на правде. По крайней мере, некоторые из членов команды росли на улицах Уотерсайда. Торговые суда часто брали на борт беспризорников, которые жили на берегу Сероса, предлагая еду и обучение ремеслу в обмен на опасную работу. Большинство таких детей вырастали и становились матросами, но я никогда не слышала, чтобы беспризорнику доверили командование кораблем.

Еще более нелепой была мысль о том, что такая команда могла получить лицензию на торговлю. Существовало пять гильдий, которые контролировали почти все аспекты жизни в пределах Узкого пролива: Гильдия Ржи, Гильдия Корабелов, Гильдия Парусных мастеров, Гильдия Кузнецов и Гильдия Самоцветов. У каждой гильдии был глава. Все пять глав заседали в Торговом совете, и это были единственные люди, которые имели право выдавать торговцам лицензии, необходимые для ведения дел в каждом порту. Команда «Мэриголд» никак не смогла бы получить подобное официальное разрешение самостоятельно. Кем бы ни являлся Уэст, у него был, по крайней мере, хотя бы один влиятельный покровитель.

Когда я ничего не сказала, Падж ушел, оставив Уиллу и меня наедине. Глаза девушки были полузакрыты, и мне пришла в голову мысль о том, что я не видела ее спящей с тех пор, как поднялась на борт. Я не совсем понимала, как кто-либо из них мог позволить себе отдохнуть, когда, казалось, у каждого из них было по три вахты вместо одной.

– Как долго ты уже ныряешь? – спросила Уилла, понизив голос.

– Всю жизнь. Моя мать начала учить меня нырять сразу, как только я начала плавать.

Сейнт всегда говорил, что она была лучшей ныряльщией в Узком проливе, и я в этом не сомневалась. Он брал к себе в подчинение только лучших, и люди, которые управляли его кораблями, никогда не оставляли его. В этом не было необходимости, когда они заработали больше денег, чем кто-то еще в Узком проливе.

Но у моей матери была другая причина, чтобы оставаться с ним.

Я лишь однажды видела, как Сейнт улыбался, тайком наблюдая за родителями. Они были у него в каюте. Мама отвела его руки от карт, над которыми он работал, и обвила ими свое маленькое тело. Он положил подбородок ей на макушку и улыбнулся, и я помню, как подумала, что прежде никогда не видела его зубы в улыбке и лучики морщинок возле его глаз. В тот момент он казался совсем другим человеком.

Сейнт нарушил свои собственные правила, когда влюбился в мою мать. Он нарушил их раз сто.

– Она осталась на Джевале?

Я моргнула, отгоняя воспоминание.

– Нет, – я позволила единственному слову повиснуть в воздухе, отвечая на большее число вопросов, чем Уилла задала. Прежде чем она успела спросить что-то еще, я сменила тему.

– Так, значит, ты боцман?

– Верно.

– И где ты этому училась?

– То здесь, то там.

Я не стала выпытывать у нее подробности. Я не хотела знать о членах команды больше, чем мне необходимо, и надеялась, что они тоже не узнают обо мне ничего. Я выдала им всю информацию, которую могла, когда сказала, что ищу Сейнта.

Лучшими боцманами обычно были женщины, способные быстро забираться на мачты и ловко маневрировать в небольшом пространстве. Я всегда поражалась тому, как боцманы работают, наблюдая за ними с главной палубы «Жаворонка». Они никогда не испытывали недостатка в рабочих местах, потому что каждому кораблю требовался хотя бы один.

«Мэриголд», казалось, обходилась самым скромным экипажем, в который входили шкипер, казначей, старпом, боцман и штурман.

– У вас нет ныряльщика, – заметила я, разглядывая ботинки на стене, которые освещались солнечными лучами.

Голос Уиллы был не громче шепота.

– Да. Больше нет.

Моя кожа покрылась мурашками, и воздух в каюте внезапно похолодел, когда я вспомнила, что сказал Остер, когда я перепрыгнула через бортовые ограждения и ступила на борт.

Последний человек, который нас обокрал, пошел на корм рыбам.

Мой взгляд вернулся к рундуку у стены, в котором лежали пояс ныряльщика и инструменты.

Ему или ей они больше были не нужны.

Напряженное молчание, которое исходило от Уиллы, только подтверждало мою догадку. Она хотела, чтобы я собрала картинку воедино. Она хотела, чтобы я все поняла. Я выглянула из гамака, и она все еще смотрела на меня, держа в руке поблескивающий кинжал.

Солнечный свет лился сверху сквозь щели в переборке, в каюте стоял густой запах фонарного дыма и масла. Как только я открыла глаза, мою челюсть пронзила боль в том месте, которым я ударилась о ялик Коя. Я зажмурила глаза и стиснула зубы, чувствуя пульсацию в кости. За этим сразу же откликнулся ожог, который перекинулся через плечо и спускался по спине.

Я медленно села и поставила ноги на влажные половицы. Гамак Уиллы был уже пуст.

Остер снимал крышку с ящика в кладовке, когда я проходила мимо двери, и бросил ее на землю, после чего перешел к другой крышке. Он оглянулся на меня через плечо, хмыкнул и вытащил из ящика банку маринованной рыбы.

Влажный ветер ворвался в проход, когда я поднималась по лестнице, и я подняла руку, позволяя потоку воздуха проскользнуть сквозь пальцы. Ветер был теплым, но сильным. Мне это не понравилось. Он был слишком резким для бледного, безоблачного неба, которое висело над нами, а это означало, что за горизонтом, скорее всего, назревала гроза.

Уилла и Падж уже работали с парусами, подстраивая их под ветер, чтобы набрать ход.

– Ты ленива для ныряльщицы, – ее голос обрушился на меня сверху, с того места, где она стояла, закрепив одну ногу в петле каната, а другой упираясь в мачту. На пальцах у девушки блестел черный деготь.

– Сколько еще до Дерна? – я наблюдала, как Уилла спускается к следующему парусу.

Она посмотрела поверх меня, на запад.

– Уже здесь.

Я обернулась и увидела маленькую портовую деревушку, раскинувшуюся вдалеке на холме, где море встречалось с берегом, который представлял собой длинную скалистую стену.

На моих губах появилась улыбка, из груди вырвался тихий смешок. Я не видела Дерн много лет, но отчетливо помнила его уродливые здания из булыжника и почерневшие кривые дымоходы. На причале всегда стояла дама, продававшая красные апельсины, и штурман Сейнта – Клов – покупал мне одну штуку каждый раз, когда мы заходили в порт.

Мои глаза обожгли слезы, когда воспоминания, которые я так старательно старалась спрятать, хлынули из глубин памяти. Я думала о Сейнте каждый день, его лицо оживало в моем сознании, как будто с нашей последней встречи не прошло четыре года. Однако я старалась не вспоминать о Клове почти так же часто, как старалась не вспоминать о своей матери. Клов в избытке одаривал меня заботой и вниманием, которых мне недоставало от отца.