Девушка пела в церковном хоре - Мастер Чэнь

Чтобы не пропустить срочного рейса парохода, отправляющегося в Европу, и не вводить казну в расход по содержанию за границей лишний месяц этого вредного для службы элемента, предписываю командиру крейсера 1-го ранга “Дмитрий Донской” удовлетворить лейтенанта В. и мичманов В. и С. половинным содержанием как отсылаемых для предания суду, купить билеты 2-го класса до Бордо на пароходе, отправляющемся из Либревиля утром 17 ноября, и выдать по 120 рублей на покупку билетов от Бордо до Петербурга, снабдив предписанием отправиться в наличие экипажей.

Подписал: генерал-адъютант Рожественский.

Верно: флаг-капитан капитан 1-го ранга Клапье-де-Колонг».

Между прочим, позже ставшую причиной безобразия сестру милосердия адмирал также приказал подвергнуть дисциплинарному взысканию – да, да, у него было на это право, – лишив ее на три месяца права съезжать на берег. Правда, другая медсестра, его кузина Сиверс, добилась отмены этого распоряжения довольно быстро.

Но это не все, был еще приказ № 159.

«По второй эскадре объявлены правила охраны судов от покушений, которые можно ожидать под покровом ночи, в тумане, из-под воды.

И в Порт-Артуре перед войной объявлялись правила: как светить, как сторожить, как воздерживаться от ночного шатания и распознавать своих и чужих. Но прожектора светили вяло, сторожевые суда отбывали свой номер, а шатание продолжалось в полном изобилии, так что неприятельские миноносцы могли быть узнаны лишь тогда, когда они выстрелили свои мины.

И порт-артурская эскадра проспала свои лучшие три корабля. Тихоокеанский флот сразу оказался обреченным на пассивную самозащиту. И армия, возлагавшая большие надежды на его содействие, охваченная неприятелем из всех освобожденных подступов побережья, стала заливать грехи флота ручьями своей крови.

Вторая эскадра некоторыми представителями стоит на том самом пути, на котором так жестоко поплатилась первая.

Вчера крейсер 1-го ранга “Дмитрий Донской” явил пример глубочайшего военного разврата; завтра может обнаружиться его последователь. Не пора ли оглянуться на тяжелый пример недавнего прошлого?

Поручаю крейсер 1-го ранга “Дмитрий Донской” неотложному надзору младшего флагмана контр-адмирала Энквиста и прошу его превосходительство принять меры к скорейшему искоренению начал гнилости в его нравственном организме.

Подписал: генерал-адъютант Рожественский.

Верно: флаг-капитан капитан 1-го ранга Клапье-де-Колонг».

Потом уже, где-то за Мысом бурь, мне объяснили: дальше штрафникам предстояло явиться в Главный Морской штаб с предписанием адмирала, но там возникнут сложности. Телеграмма Рожественского говорила о «неповиновении». Но, согласно всяческим уставам, неповиновение – это «сознательное неисполнение приказания, лично полученного от начальника». А наши Веселаго и компания, наоборот, действовали с разрешения командира и старшего офицера крейсера, то есть тех же начальников. А тогда что оставалось? Обвинить их в «неисполнении общих распоряжений начальника»? Думаю, что троицу в Петербурге списали на очередные безумства Бешеного Быка и… Что с ней стало дальше? Не знаю.

Со мной, как я уже сказал, не было ровно ничего, меня соблаговолили не заметить. Вдобавок остаться без издевок даже подобревшего Веселаго – то было прекрасно. Отправить с Селитренниковым очередной очерк в «Ниву» – то было удачно.

Наблюдать же проводы моих собратьев по гребле… это было грустно. Мы размахивали фуражками с кормового балкона вслед катеру, все гремели троекратным «ура», и тут Лебедев послал команду по реям. Пусть новые броненосцы и девственница-«Аврора», создания из иного времени, завидуют и помнят это античное зрелище всегда. Привет из прекрасного века парусников; как же он был хорош.

Я буду помнить, что эти трое избегли – возможно – смерти или жуткого увечья уже через пять месяцев ровно, хотя кто знает, что было бы с ними, останься они на «Донском». Может, и ничего.

И еще я буду помнить главное. Ночь среди корабельных огней, весла, сдирающие кожу с ладоней. И мою молчаливую клятву.

Я добьюсь ее – пусть она посматривает на меня со своей скамейки с сочувствием и дальше, она не знает, какие слова я сейчас молча говорю себе и ей. Нет, я не могу подло и тайно отбивать невесту у друга, давнего или только что обретенного. А если так, то я буду безупречен. Я буду беречь эту пару, как никто. Я буду держать венец над головой Ильи, если позовет. Я буду ждать долго, столько, сколько потребуется.

Но я добьюсь ее. Навсегда. На всю жизнь.

Мы готовимся. И мы готовимся всерьез, сказал я Вере – и сам испугался.

Не надо мне было это говорить ей или кому угодно на крейсере, даже Перепелкину. Ему – потом, может быть.

Потому что есть не только Алексей Немоляев, еще есть «мы», и это люди, которые никуда не спешат, потому что Россия – угрюмо сонная, злобная от речей агитаторов, терзаемая бомбистами и прочими неудачниками – она сама идет к нам в руки. А больше ей идти не к кому. По одной простой причине: управлять страной должны те, кто к этому более всего пригоден. Когда таким людям не дают дороги, возникают всякие недоумия, но они никоим образом не бесконечны.

Как выглядит переход от хаотичных и взбудораженных разговоров в ресторанах к работе – настоящей, неторопливой, организованной? Переход этот – чудо, других слов не подберешь. Но оно случается, особенно если вся империя его ждет.

Я в общем-то оказался в этой компании случайно и первое время смущался невероятно. Три князя – не пустяк, а у нас их ровно столько. Но меня позвал мой почти ровесник – Сергей, некий ординарный профессор Киевского университета, познакомились мы с ним через супругу – урожденную Токмакову, это длинная история. А завершилась она коротко:

– Господа, рекомендую вам человека с острым чувством видеть… Как бы сказать – видеть то, что другие не видят. Я бы рискнул добавить, что Алексей Юрьевич Немоляев одарен способностью чуять ветер до того, как он повеет. А занимается он в жизни – новыми людьми. Людьми уже нашего времени. В поэзии и прозе прежде всего, но не пренебрегает любыми героями, которые еще не знают, что станут героями. Пусть продолжает этим заниматься, но пусть делает это для нас и будет с нами.

На самом деле все было не так быстро, мы тайно заседали несколько дней на частных квартирах в Петербурге, я слушал – и мне было страшно. Потому что у этого «мы» появилось название – я не буду его произносить даже сам себе, пусть будет просто Союз; и появились цели. И довольно страшные цели – конституционная монархия вместо самодержавия (все об этом говорят, но попробуй сделай), и избирательное право, и – жутко сказать – возможность отбирать частные земли, хотя бы теоретически.

Появились также средства – то есть публичные, гласные, массовые кампании, так же как и письменное творчество (последнее было уже по моей части в том числе).

Я немедленно притащил в этот… наш уже… Союз своего подзащитного – совсем желторотого юнца, Станислава, которого раньше дважды спас от редакторского гнева и вообще сделал уважаемым человеком. И мы занялись с ним тем, что нам было поручено, – старались чуять ветер. Видеть новые имена на смену умиравшему Чехову и смешному маленькому старику Толстому – и сколько же их, этих новых гениев, готовилось к величию и славе! Надо было говорить с этими людьми, привлекать их на нашу сторону, становиться их друзьями. Ну а нам со Станиславом только этого и хотелось.