Британская военная экспедиция в Сибирь. Воспоминания командира батальона «Несгибаемых», отправленного в поддержку Колчака. 1918—1919 - Джон Уорд

Странный свет этих северных мест нежно скользил по поверхности необъятного моря чистой, идеально спокойной, как стекло, воды, сквозь которую мы могли разглядеть белевшие на огромной глубине камни. Цепочка пушистых облаков лениво висела над снежными вершинами гор. Большая Медведица практически стояла на голове, а Полярная звезда, казалось, сияла прямо над нами. Другие звезды светили холодным серебристым светом и отказывались исчезать, хотя уже начало всходить солнце. И что за восход! Мы еще не видели этот источник тепла и жизни, но великолепное оранжево-пурпурное сияние уже окутало половину мира. Из его центра вверх тянулись длинные желтые лучи, которые проникали в темноту, окружавшую звезды, и уходили дальше в бесконечное пространство. Постепенно эти лучи наклонялись все ближе к земле, пока не коснулись самых высоких горных вершин, а потом, пройдя под облаками, стали спускаться все ниже и ниже по склонам. Я видел другие восходы, но в мире нет ничего подобного осеннему восходу на озере Байкал. Я остановил поезд, якобы для того, чтобы взять воды для завтрака, но на самом деле чтобы дать своим людям насладиться тем, что, по моему мнению, является самым грандиозным зрелищем в мире. Некоторые из солдат были так же потрясены, как я, тогда как другие (включая офицеров) не видели ничего, кроме большого количества чистой, свежей воды для утреннего умывания.

У каждого из нас свои вкусы, даже в армии его величества.

После нескольких часов пути вдоль этой удивительной панорамы мы прибыли на станцию Байкал. На картах я видел, что железная дорога идет прямиком от южной части озера на Иркутск. Это не так. До самой станции дорога ни на дюйм не отклоняется от западного берега озера. Станция Байкал находится почти напротив той точки, где она подходит к озеру с восточной стороны. В озеро впадает река Селенга, которая течет с северных гор и равнин Монголии. С севера в него не впадает ни одной заметной реки, за исключением короткой верхней Ангары. В западном направлении из него вытекает знаменитая река Ангара.

Байкал стал местом титанической схватки чехословацких войск с большевиками, которые в случае поражения планировали полностью разрушить железнодорожную линию, взорвав многочисленные тоннели, идущие вдоль озера. На их восстановление ушло бы не меньше двух лет. Однако чехи двигались так быстро, что врагу приходилось постоянно концентрироваться в районе станции, чтобы защитить свои железнодорожные коммуникации. Прежде чем они поняли, что проиграли, удачный выстрел чеха попал в склад с динамитом и взорвал и станцию, и их поезда, и около трехсот солдат. Оставшиеся отступили к югу от железной дороги и после многодневного преследования скрылись в лесах на границе Сибири и Монголии, чтобы позднее объявиться в одном важном пункте железной дороги вблизи Омска.

Мы остановились у станции Байкал, чтобы взять запас воды и топлива, и видели последствия взрыва. Огромный железный пароход, который использовали, чтобы перевозить поезда с одного берега озера на другой, был практически уничтожен. Его трубы и все элементы верхней части были так изуродованы, что не подлежали восстановлению. Однако из каждой щели его корпуса и из каждого разбитого вагона вылезали немецкие и австрийские военнопленные, одетые в самую разную военную форму. Мы не заметили никакой охраны, но, по-видимому, все они подчинялись молодому немецкому офицеру, который очень сухо отдал честь, когда мы проезжали мимо. Среди этих людей царила уверенность, что мы едем в сторону Германии, а значит, на смерть. Никто из них не сомневался, что Германия выиграет войну и уничтожит не только Англию, но даже Америку. Про Францию они и вовсе не думали, считая ее не чем иным, как наполовину съеденным куском. Квартирмейстер капитан Болтон спросил у одного пленного: «А что, если Германию разобьют?» – «Тогда, – ответил пленный, – я больше никогда не вернусь в Германию». Мы встречали тысячи немецких пленных, и все они имели о нас самое удивительное представление. Они описывали нас как единственного и злейшего врага их страны. Но те же самые люди скорее стали бы работать на нас, чем на любого другого из союзников, потому что, по их словам, мы единственные обходились с ними по справедливости, считали их людьми и выслушивали их жалобы. В любом случае это что-нибудь да значит.

Короткий путь от Байкала до Иркутска проходит по левому берегу Ангары. Мы прибыли в Иркутск практически одновременно с небольшим отрядом японских войск, которые выполняли функции охраны своих торговцев и их товаров, обычно перемещавшихся вместе с армией. У японцев очень красивые сигналы горна для разных военных целей, в основном того же типа, что коды Морзе для разных приказов. Но группа японских горнистов – это самое страшное, что может быть в мире звуков. Она способна заставить человека смеяться или отчаянно ругаться, кому что по вкусу. Отъезжая от станции, они устроили нам представление, которое не забыть никому из тех, кто его слышал. Я был несколько удивлен, узнав, что японские торговцы намерены обосноваться в Иркутске, тогда как их штаб-квартира располагалась в Чите, так же как и база их агента Семенова. Почему они вообще приехали в Иркутск, оставалось загадкой. Было общеизвестно, что другие союзники готовы были допустить их только до Байкала. Возможно, до них дошли слухи о богатствах Урала.

Иркутск, расположенный на правом берегу Ангары, – красивый старый сибирский город. Первым, что притягивает глаз, является возвышающаяся над городом православная церковь и здание кадетской школы, которое не уступает ей благодаря своим выдающимся архитектурным достоинствам. В город ведет причудливый низкий деревянный мост, перекинутый через быструю речку. Когда мы приехали туда, потрепанные остатки местного общества хмуро приходили в себя после нескольких месяцев большевиц-кой анархии. Целые улицы превратились в почерневшие руины, а торговля, которая совершенно замерла, только начинала проявлять первые признаки возвращения к жизни. Расправляя свои щупальца, она брала на себя обеспечение хрупкой и не лишенной опасности жизни. 25-й батальон Миддлсекского полка был единственной британской частью в стране, удивительным образом растянувшейся по ее территории и пронесшей свой флаг на расстояние 5 тысяч миль. Несмотря на свой скромный ранг, он нес беззащитным людям уверенность и надежду, несопоставимую с его реальной силой и возможностями.

Публичный банкет (первый со времени революции) был дан якобы для встречи председателя Сибирского Совета, социалиста-революционера Вологодского, но на самом деле, чтобы поприветствовать первый британский полк, когда-либо входивший и воевавший в Сибири. Это была прекрасная возможность и первое реальное свидетельство национального возрождения, которое я видел. Но даже оно носило подчеркнуто сепаратистский и, как следствие, прояпонский характер прославления Сибири и ее заслуг, полностью игнорируя усилия русских, проживающих в других частях империи. Казачий атаман Иванов-Ринов произнес панегирик в честь Сибири, а президент и министр иностранных дел – высокий молодой человек со слезами на глазах – присоединились к общему хору. Они, несомненно, были очень довольны собой и откровенно наслаждались этим, пусть и частичным, возвращением старых порядков. Полковник Франк переводил мне все, что говорилось, так что я получил ясное представление об атмосфере этого уникального собрания. Тост в честь их союзника – Великобритании – заставил меня встать. Оркестр сыграл «Правь, Британия!», как замену «Боже, храни короля!», по той простой причине, что большую часть собравшихся составляли социалисты-революционеры, и музыканты не смели играть роялистский гимн, пока не прощупают настроение своей аудитории. Для меня это стало сигналом. Я посмеялся над их страхами и сообщил, что наш гимн, свидетельствующий о единстве нашей нации, в любом случае будет исполнен моим оркестром на завтрашней церемонии, и все большевики России не в силах этому воспрепятствовать. Затем я перешел к флагу – еще одному великому символу национального единения. Я привлек их внимание к полному отсутствию русских флагов на всем протяжении от Владивостока до Иркутска и спросил: «Действительно ли эта земля, проезжая по которой иностранец не понимает, в какой стране он находится, – та самая, когда-то великая Россия?» Я сказал, что, даже если бы у нас произошло двадцать революций, я не могу себе представить, чтобы англичанин стыдился своего флага или боялся называться англичанином. Конец моих слов потонул в громкой овации, и я подумал, что оркестр больше никогда не будет играть ничего, кроме национального гимна, который он будет повторять снова и снова.