Ярцагумбу - Алла Татарикова-Карпенко

Вижу ли группу облаченных в кашмиры людей, прилаживающих тела свои к разукрашенным коврами бокам белых верблюдов? Одногорбых верблюдов, дромедаров, бишаранских хеджинов, приученных смолоду к легкому бегу рысью. Вижу ли закутанных с ног до головы в кашмиры людей совсем не далеко от пирамид, всего в ночи езды вглубь черного холода и тишины египетской пустыни? Или это Эмираты, а может быть, Кувейт, или Ирак, или Сауды, щедро или нечаянно расплескавшие нефть свою по миру, приблизились к верблюжьим стадам, дико пасущимся на лугах бескрайних оазисов, разучившись нежными губами прихватывать колючки? Нежными губами целовать колючки. Безжизненный оазис, с распростертыми лугами смерти, зеленью смерти, травой боли, пожираемой забывшими прежние пустыни верблюдами.

Я смотрю расширенными глазами на то, как раскрывается страшная тайна: на один шаг бурения глубже залегает новая нефть, в несметных количествах самовоспроизводящейся жирной черноты, что множится по принципу незрелой клетки. И вот эти щедрые или нетщательные муслимы без особых размышлений и специальных мировых согласований осуществляют операцию, разверзают чрево планеты, всего-то на какой-то квадратный аршин, как у них водится, что там, почти незаметное усекновение плоти, об– или разрезание – неважно, и свет ясного, солнечного, без единого облачка и, что не удивительно в пустыне, жаркого, очень жаркого дня, раскаляется, плавится туго, но доводится до предела перерождения, до точки перехода из твердого состояния в жидкое и вгрызается в рану. Стремительно проникает. Все. Процесс необратим. Говорят, это домыслы, но все же знают, как быстро прорастает раковая опухоль в органы, если дать ей возможность открыться, соприкоснуться с внешним сияющим миром, как ликует она, как демонстрирует радость свою бесконечным приплодом. Нефть несметна. Крах. Это же надо разбираться в экономической политике, чтобы понять, почему в мыльные переливчатые пузыри превращаются стеклянные истончающиеся на глазах прозрачные банки, как сказочно взлетают они и кружат многочисленно – мелкие, крупные, очень большие, гипертрофированные как уроды – над планетой, потеряв прежний звонкий смысл и суть свою. Но русские библиотекари и актеры провинциальных театров, медицинские сестры районных поликлиник и санитарки, уборщицы подъездов и даже служащие давно не финансируемых музеев на этой жгуче черной, упругой и маслянистой волне заездили на автомобилях, сдав бесплатно экзамены на права и забрав с помоек малолитражки, потому что все, кто на них расшивал до прорыва, пересели на трех-пяти– и десятилитровые колоссы. Угар потянулся на Чукотку.

Сауды, Ирак, Эмираты, Кувейт, великие оливковокожие владетели черного золота Черного континента, могли бы и без вскрытия раны продержаться до сотни лет на своих околодесятипроцентах у каждого, но Rassia, шестипроцентная богачунья, жирное молоко детства, сиюминутная, ведомая рьяной властью, дикое мясо, после нас хоть потоп, не выдержала бы и двадцати. Теперь же угар потянулся к северным белым и стылым водам, мертвевшим под тяжестью льдов. Но мыльные пузыри, подымаемые собственной легкостью, растворились в плотных слоях атмосферы. Или, не дойдя до нее даже в мечтах, растерянных еще раньше.

И одичавшие стада верблюдиц, не взнузданных и длинноногих, вновь обретших свободу в просторах Австралии, или кроткая Инджаз цвета красного песка, первый верблюжиный клон из Дубай, или тяжелые двугорбые бактрианы в монгольских ветреных степях, тоже слились с нестерпимым для их глаз новым сиянием, чтобы не обжечь свои волшебные ресницы, не спалить древние веки.

…Чем ярче свет, тем явственнее тени. В отсутствие солнца нет черных теней.

Нари пропала из моей жизни так же резко, как вошла в нее. Я ей тоже не звонила, так и не поняв ни ее отношения ко мне, ни истинной причины ее внимания, ни собственных эмоций по отношению к этому человеку.

Инъекции Старику теперь делала я, точно по часам, в девять утра и в девять вечера. В три пополудни и в четвертый прием, который приходился на глубокую ночь, он закладывал рассасывающиеся таблетки под язык и мирно спал. Он любил вздремнуть после обеда, пока я носилась на своем мотобайке, всласть гудя вверх-вниз по Протамнаку, всё более привыкая к левостороннему движению, казавшемуся поначалу абсолютным извращением, которого я не в силах уразуметь. На самой высокой точке холма царила слепящая золотом огромная статуя Будды, которую можно было увидеть и снизу, несясь по Тапрайе в сторону центра. Мотобайкеры сновали слева и справа, лавируя между джипами и тук-туками, тормозя при необходимости и опуская мелкие ступни в шлепанцах на асфальт для поддержания баланса. Многие ездили без шлемов, но в фильтрующих воздух масках на лицах, в которые так любят наряжаться во всей Юго-Восточной Азии.

По поводу инъекций обсуждать ничего не пришлось, просто на следующий же день, перед тем как приготовить завтрак, я пересекла холл, звонко, чтобы заранее было слышно, прошлепала босыми ступнями по коридору, миновала ванную комнату Старика и постучалась в его дверь. Мне оставалось спросить, где шприц и лекарство, но он сам протянул руку в сторону полированного вишневого столика между двумя небольшими, гнутыми креслами кустарной работы. Я не имела целью, не хотела читать надпись на ампуле, или сама для себя делала вид, что не хочу, стараясь выглядеть в собственных глазах не любопытствующей, деликатной. Но, не удержавшись и оправдывая себя необходимостью информации ради помощи Старику, я заранее проштудировала в Инете тему. Теперь я просто не смогла не заметить: просидол. Болеутоляющее, применяемое при сильных болях. Дальше только бупренорфин и последнее – морфин. Это колют тем, кто уже не встает. Мой Старик еще носился как заяц. Поживем! У нас еще есть время. С этого дня мы без обсуждений, без каких-либо предварительных фраз перешли на «ты».

– Удивительное дело, Тарковский пишет, – Старик поднял глаза от планшета, – что обычное состояние старого человека – скука, досада, энтропический сон.

– Какой-какой сон? – сморщила, обгоревший на солнце носик Сандра.

– Энтропия – неопределенность, беспорядочность, в каком-то смысле хаос, а в теории психоанализа – стремление живого вернуться в неживое состояние, замкнуть круг, что ли, упорядочить суть вещей – выйти из хаоса…

– Ну и что? – казалось, Сандра начинала понимать.

– Ну и то, не прав он. Во всяком случае, со мной иначе, вот уж не про меня. Не скучно, не скучно, наоборот! Некая досада, разумеется, присутствует, не без этого, но энтропические сны, – он преувеличил звучание «э», – нет, не докучают.

– Потому что ты – не старый, Старый! Совершенно не старый, прости за каламбур. Энтропия… изменение, превращение. Да, в физике – неупорядоченность. Мера беспорядка, – Сандра засмеялась и выпалила: – Превращение. Да! Старый, кажется, я чую что-то. Как бы это… не знаю, но чувствую приближение одной разгадки. Ну, думаю я тут над одной проблемкой. Штука есть такая интересная, связанная, кстати, одним боком с этим термином, с энтропией твоей. Старость ведь, в каком-то смысле, – постепенный переход из живой материи в неживую. А здесь речь о возможности перехода неживой материи в живую. Наоборот! Есть мнение, что жизнь возникла в результате неких воздействий на неживую природу. Из нее. То есть в определенных условиях неживая материя способна превратиться в живую. А значит, живое несет в себе элементы неживого, что не исключает и возможность их объединения. Не переродить неживую материю в живую, а совместить. Живую с неживой, положительную с отрицательной. Являют же неразрывное единое целое, абсолютно правильный круг инь и ян. Необходима некая форма, способ взаимопроникновения. Я ищу формулу. Мертвое плюс живое.