Перепутаны наши следы (сборник) - Наталья Симонова

– Пап, да у нас все нормально. А как там мама? Она же не звонит мне совсем. Я вообще-то не понимаю… Пап, а ты уверен, что с мамой точно все в порядке?

– Ну конечно, уверен, Кать, не волнуйся. Но ты пойми, все-таки авария, разные обстоятельства… безупречным ее здоровье сейчас не назовешь… – замудрил Иван.

– Но она недоступна! И сама мне не звонит! Ни разу не позвонила, – чуть не плакала Катя.

– А это, дочь, потому, – нашелся отец, – что в их отделении такие приборы работают, что мобильниками пользоваться не разрешают. Да и не очень хорошо пока еще мама себя чувствует, понимаешь?.. Вставать ей пока нельзя.

– Но раз не разрешают вставать – значит, все плохо?

– Кать, ну ты же ведь тоже хотела домой уйти, верно? А тебе не разрешили. Потому что нужен контроль. Вот так и мама… В общем, сама понимаешь, врачам виднее.

– Ну ладно, пап, – успокоилась Катя. – Ты-то хоть с ней видишься?

– Ну а как же, Катюш, а как же!

– Ну ты там поцелуй ее от меня. Скажи, у нас все нормально.

– Скажу… Поцелую…

Иван аж взмок, разговаривая с дочерью. Ему ужасно тяжело было выкручиваться и невозможно сказать правду. Невозможно было открыть беременной Кате и часть правды – о том, что мама ее находится в коме, что пребывает она между жизнью и смертью и врачи не дают никаких прогнозов…

* * *

Еще через день измученный болью и ненавистью Иван позвонил Любе.

– Ты хотела этим отомстить… нашим… – начал он без всяких предисловий. – Не передумала? Сейчас свободна?

Люба отвечала невнятно. Но через час все-таки пришла. Вид у нее был подавленный. Да и Иван не выглядел бодрым.

– Я не знаю, Вань, – сказала она смущенно. – Как-то это всё…

– Ну, что делать, Любаша, не мы это начали… – разводя руками, отвечал Иван. – Но ответить должны. А то прямо невмоготу. Ты говорила, тебе тоже тошно – ну вот… Авось полегчает, сама ж хотела.

Люба кивала, потупив голову, осматривалась затравленно.

– Давай хоть свечи, что ли, – сказала неуверенно.

– Свечи? Зачем? – не понял Иван. – А… Ну давай.

Он пометался по комнате, в стеклянной витрине буфета нашел среди безделушек какой-то новогодний сувенир. Зажег приземистую, как пенек, свечку, такую же нелепую, как их горячечное намерение отомстить своим неверным половинам, и, конечно, не добавившую этой отчаянной встрече ни капли романтики.

Помолчали.

– Ты голодная? – поспешно спросил хозяин квартиры.

– Ага, – мелко закивала Люба. – Съем чего-нибудь. – Ясно было, что оба тянули время. Иван тем не менее не хотел отступать. Да и Люба не уходила, сидела потупившись. Он порылся в холодильнике, достал какой-то еды, поставил перед ней тарелку, положил приборы.

– Выпить хочешь? – спросил лихорадочно. – Давай. Я тоже выпью. Не повредит.

Они глотнули коньяка. И снова воцарилось молчание. Что-то молча ели. Свеча ненужно горела посреди стола. Люба затихла, бессмысленно теребя скатерть.

– Понимаешь, Вань, я же никогда еще… – сообщила она вдруг. – Ну никогда я не изменяла Олегу, не знаю, как это бывает… не представляю… – Покраснев и задохнувшись, она умолкла, морщась от неловкости, от досады на себя. Она подумала о бесстыжей дряни – иначе не называла теперь свою бывшую подругу, Ванину жену, об обманщике муже: вот, мол, люди изменяют как хотят – и хоть бы им хны. Приходят в семьи как ни в чем не бывало, ужинают, спать ложатся… А тут – рада бы, да не можешь.

– Так ты что – передумала? Не хочешь мстить? – чуть не с надеждой вскинулся Иван.

– Я не знаю, – тихо проговорила Люба, не поднимая на него глаз. – Не знаю… Нет, отомстить-то я хочу. У меня тут, в груди, просто пожар все время, просто жжет, как… – Она не нашла слов и заплакала, терзая горловину кофты. Он подсел к ней ближе, зачастил словами утешения:

– Ну не плачь, Любань, не плачь… А то и сам сейчас заплачу. Я же тоже с тех пор, как… с этой самой аварии ни минуты спокойной не имел. Такая тоска, что хоть вешайся. Не знаешь, что и сделать, чтоб хоть немного… Понимаю я тебя, Любань, очень хорошо понимаю. Не понимаю только, чего ей-то недоставало, – прибавил он зло. – Вот поэтому и хочу я… вот правильно ты это придумала, уравновесим наши позиции, так сказать. Авось полегчает, – бормотал он, машинально гладя Любу по голове, но так и не приступая к решительным действиям.

Люба вытерла слезы платком и посмотрела на Ивана снизу вверх. Хлюпнула носом и неуверенно и криво улыбнулась.

– Ну ты хоть поцелуй меня, что ли, – предложила.

Иван приобнял ее, неловко прижав к себе. Поцеловал в губы. Остановился, прислушиваясь к ощущениям. Поцеловал снова. Они стали обниматься, стараясь забыться в непривычном телесном взаимодействии, и наконец перешли в спальню, куда Ваня сразу же, чтобы не успеть отчаяться и передумать, приволок и коньяк. Выпивали, целовались, повалились на кровать, кое-как разделись и совершили в конце концов то, ради чего все затевали.

Иван опомнился, когда Люба, отвернув от него голову, завозилась под ним после окончательного затишья. Было сыро, душно и пакостно на душе. Перевалившись на бок, он попытался погладить Любу, но та вздрогнула и отстранилась. Заплакала тихо.

– Знаешь, Вань, что-то не полегчало мне совсем. Знаешь, наоборот. Теперь как будто еще и сама себе в душу нагадила.

Он подумал, что примерно то же чувствует и сам, но постарался снова утешить ее:

– Ну, ты не спеши. Может, еще и полегчает… потом… после…

– Ты отвернись, – попросила она и стала одеваться.

Он хотел проводить ее, но Люба отчаянно замотала головой.

– Тут идти-то всего… – бормотнула. – Сама доберусь. Прости, Вань, если что не… Тошно мне так, как и не было. Извини…

«И мне…» – опять подумал он.

На другой день снова поплелся к Аньке в больницу. В реанимацию не пошел. И чувствовал, что не может, не хочет переступать порог ее палаты, видеть ее не может. Отправился в кабинет лечащего врача.

– Плохо, – сказал доктор, хмурясь. – Печень у нее на пределе, пострадала в аварии. Отказать может в любой момент. Операция нужна. Сейчас, возможно, счет на часы идет, в крайнем случае – несколько дней. Или она выходит из комы, или… сами понимаете… В общем, так: наши врачи не станут делать операцию, пока она в таком состоянии. А оперировать необходимо. Если в ближайшие дни чуда не произойдет, вы должны быть готовы ко всему. К худшему готовьтесь.

Иван вывалился из кабинета оглушенный. Застыл у окна, пытаясь передышать взбесившееся сердцебиение. «Все, что угодно, – думал он, – только не это. Только не это непоправимое «никогда»! Это же невозможно…» Он беспомощно заозирался, стараясь понять, что должен сделать в первую очередь, и кинулся в палату Ани. Аня лежала все так же, без признаков своего присутствия в жизни, словно неживая, не похожая на себя. Он пытался найти в ее заострившихся чертах давно любимые черточки, ему казалось, это очень важно, чтобы вернуть ее. Мелькнула уже ставшая привычной мысль о мести – и показалась дикой. Он не находил в себе ни зла, ни оскорбленности. Только ужас от возможной потери ее в этом мире. Ваня склонился над женой.