Юность - Карл Уве Кнаусгорд

— Бедные дети, — сказал я, — у них из развлечений — только к учителям в гости ходить.

— Может, ты их интересуешь, — предположил Нильс Эрик.

— А ты, хочешь сказать, нет? — спросил я.

— Хм, я… — он с шумом выдохнул. — Слушай, хочешь, поехали со мной?

— А куда?

Он пожал плечами:

— Может, на ту сторону фьорда? Или в Хеллевику?

— В Хеллевику я бы съездил, — ответил я, — а ту сторону и отсюда видно.

Нильс Эрик оказался походником — по его собственным словам, он попросился сюда на работу, потому что его манила природа. Он привез палатку и спальный мешок и собирался каждые выходные выбираться в поход. Может, и я к нему присоединюсь?

— Хотя нет, не каждые выходные, — он с улыбкой взглянул на меня, когда мы ползли в его желтой машине по берегу фьорда.

— Это не совсем мое, — сказал я, — так что я, наверное, воздержусь.

Он кивнул.

— Я так и подумал, — сказал он, — но что привело сюда тебя, горожанина в костюме и галстуке?

— Я буду писать, — сказал я.

— Писать? — переспросил он. — И что же ты собрался писать? Бланки заполнять? Заявления? Напоминалки? Письма? Лимерики для «Девяти часов»[17]? Отзывы читателей?

— Я над сборником рассказов работаю, — сказал я.

— Рассказов! — удивился он. — Это же Формула-1 для литератора!

— Это так называется? — спросил я.

— Нет, — он засмеялся. — Вообще-то нет. По-моему, так называют стихи. Это кто-то из Спонтанных поэтов[18] так сказал.

Я этого не знал, но промолчал.

— Но тогда почему б тебе не сходить со мной в поход? Хотя бы пару раз, на выходных. Тут потрясающий заповедник недалеко — до него всего-то час ехать.

— Вряд ли. Если я хочу, чтоб что-нибудь получилось, надо работать.

— Но природа! Чудесное Божье творенье! Все эти цвета! И растения! Об этом и напишешь!

Я разразился издевательским смехом.

— Я не верю в природу, — сказал я, — это клише.

— О чем же ты тогда пишешь?

Я пожал плечами:

— Я только начал недавно. Но если хочешь, могу дать почитать.

— Давай!

— Завтра принесу.

В деревню мы вернулись около восьми вечера. Светло было как днем. Небо над морем казалось таким огромным, что я его несколько минут разглядывал, перед тем как войти в дом. Оно было пустым, глазу не за что зацепиться, и тем не менее я подумал, что оно мягкое и доброе и желает живущим под ним людям добра. Может, это оттого, что горы выглядели такими жесткими и беспощадными?

Я перекусил, закурил и, налив чаю, засел проверять задания.

Так значит, Лив и Вивиан сестры!

Это почему-то меня обрадовало. И еще меня трогала ее беспомощность. Или, возможно, это была искренность?

Исправлять я не стал, чтобы не разочаровывать ее, и вместо этого написал красной ручкой коротенький комментарий внизу:

Я взялся за следующую тетрадку.

Прежде мне Андреа и Вивиан казались одинаковыми, как близняшки, и те два раза, что я их видел, я с трудом отличал девочек друг от друга, но из их ответов я понял, что они довольно разные. Или, возможно, это впечатление сложилось у меня оттого, что одна из них написала более искренне, чем другая?

Я написал комментарий в тетради Андреа, прочел еще три сочинения, представлявшие собой нечто среднее между первым и вторым, откомментировал их, убрал тетради в сумку и, поставив «My Bag» Ллойда Коула, уставился в окно. От музыки волосы у меня под мышками зашевелились, а тело пришло в движение — сперва я лишь взмахивал рукой или притопывал, но потом выключил свет, чтобы меня не было видно с улицы, и пустился танцевать, закрыв глаза и громко подпевая от радости.

В ту ночь я кончил во сне. Меня окатило волной наслаждения и понесло к пробуждению, туда, куда мне ни за что на свете не хотелось и куда меня так и не донесло, потому что не успел я вернуться к осознанию и сообразить, кто я такой и отчего мне так сладостно, как снова погрузился в тяжелую темноту, где и пребывал, пока не прозвонил будильник и я не открыл глаза и не увидел, что комната залита светом, а мои трусы — спермой.

Сперва мне стало стыдно. Бог его знает, что мне там приснилось. Потом, когда я вспомнил, где я и чем тут занимаюсь, ощущение тяжести в животе вернулось. Я встал и направился в ванную, говоря себе, что бояться нечего, класс у меня маленький, ученики еще дети, однако легче не становилось, чувство было такое, будто мне выходить на сцену, а все реплики я забыл. Я попытался вернуть то удивительное настроение, в котором пребывал накануне вечером, проверяя тетради и с наслаждением примеряя на себя роль учителя, представляя себе их всех, придумывая, как им помочь, но все это испарилось, и теперь я, мокрый, стоял посреди ванной, перед запотевшим зеркалом, потому что никакой я не учитель и даже не взрослый, а лишь смешной подросток, который ни в чем не разбирается.

— Сука! — завопил я. Протерев полотенцем зеркало, я вгляделся в собственное отражение, пока зеркало спустя несколько секунд опять не запотело.

Выглядел я просто охрененно.

Перед отъездом сюда я остриг длинные волосы, оставив везде сантиметра по три с филировкой на висках и затылке. В левом ухе болталась сережка с крестом.

Я улыбнулся.

Зубы были белые и ровные. В глазах появился блеск, на который было приятно посмотреть, чем я и занимался, пока до меня не дошла невероятная пошлость ситуации — надо же, я улыбаюсь и подмигиваю собственному изображению, и в животе у меня снова потяжелело.