Ведерко мороженого и другие истории о подлинном счастье - Анна Кирьянова

нельзя доказать передачу мыслей от одного человека другому. Но и отрицать этот факт глупо: слишком много фактов и примеров, когда мысли человека передаются. Он лично присутствовал во время опытов и событий такого рода. И честно все описал, как подобает ученому. И сейчас доказали: эмоции передаются. Тревога, страх, ярость, веселье, умиротворение… И у животных, и у людей. А у людей передаются еще и мысли. Особенно – если человек восприимчивый, чувствительный. Можно музыкальный мотив передать. И человек даже начнет его напевать… А можно – тоску и раздражение, тревогу и беспокойство. И не всегда тревога и упадок связаны с нашими личными делами и ситуациями. Иногда это – чужой мотив, чужая песня, которую нам навязали. Это бывает после общения с токсичным человеком, который говорит хорошее или нейтральное. А в уме – «похоронный марш» играет и разные злые пожелания транслирует. И не обязательно быть рядом даже: мысли передаются на расстояние, эксперименты это подтвердили. И, хотя это звучит странно, это чужие мысли, чужой мотивчик, не наш! И помогают доброе внушение, общение с хорошими людьми, беседы на возвышенные темы, музыка и молитва. «Не наши» мысли мы чувствуем «не нашими»: они противоречат нашей душе. Если пришли «черные мысли», надо понять – откуда они? И переключиться на хорошее.

вот что происходит: холодность, резкость, жестокие слова, равнодушие… Попробуешь обнять – отшатывается. Попробуешь поговорить – отмалчивается. Или обвиняет во всех смертных грехах. Плохо относится, очень плохо. Не нужны мы больше. Все понятно, хотя и горько, и больно. А бывает по-другому. Так тираны поступали: приблизят к себе, осыпают милостями, проявляют необычайно внимание и ласковость. Добрые такие делаются. А потом голову отрубят или в ссылку отправят. Или вот одна женщина рассказывала: очень ее папа любил. Звал ее домашним прозвищем Шарик – забавно, но вот так заведено у них было. И однажды папа воплотил мечту девочки – все воскресенье провел с дочкой вместе. Ей шесть лет было. Он и в парк развлечений ее свозил – на машине, у них была машина, у папы. И там катал на каруселях на всех. И в кафе-мороженое они сходили, ели там пломбир с сиропом. Редкость тогда была. Потом поехали посмотреть на закат, на озеро. Восхитительное зрелище! Папа фотографировал дочку и поднимал на руках повыше: рассмотреть закат получше. А потом сказал: «Дорогой Шарик! Пойми меня правильно. Я ухожу из семьи, так надо! Прости и прощай. Всегда буду тебя любить!» Пока эта девочка хлопала глазами и пыталась понять, что происходит, папа ее увез домой и ушел – на машине уехал. Несмотря на рыдания мамы и Шарика. И все. Больше она папу не видела. И машину, и алименты – тоже. Так что когда готовятся предать и бросить – могут стать необычайно добрыми. Ласковыми. Покатать на каруселях напоследок. Как собаку перед тем, как усыпить, – кормят лакомствами. Чтобы порадовать перед смертью. И странная доброта, ласковое отношение, которые вдруг появились у начальника, партнера, близкого человека – иногда это тревожный сигнал. Что-то готовится. А затишье – оно перед бурей бывает…

дети выросли и должны сами зарабатывать на жизнь. Хватит им помогать, пусть сами стараются! Надо для себя пожить. И в собачий приют надоело ездить – раз в месяц не очень трудно отвезти корм, но все равно надоело. И одной старушке, дальней родственнице, седьмая вода на киселе, тоже они перестали давать продукты и деньги – ну, просто надоело, утомительно это. И вообще – надо пожить для себя. Тем более они обеспеченные были. Были. Потому что муж потерял работу внезапно. Его попросили выйти на пенсию – и все. Потом он стал выпивать и хворать. Ругаться с женой, которая тоже как-то постарела и болеть стала. И на работе ее перевели на более скромную должность. И они принялись ездить по врачам и больницам, а все деньги уходили на лекарства. То есть они стали жить для себя, но как-то криво получилось. Они думали, что кто-то их проклял или позавидовал. Но дело не в этом было: они перестали отдавать. И вода в пруду застоялась и протухла; и иссяк ручей, который их питал. Все люди по-разному созданы; одни могут в одно лицо вкусно есть под одеялом. И хоть бы хны. Другие – они доноры, конечно; но в том-то и штука, что донор должен немного крови сдавать – так он устроен. Немного отдавать и немножко делиться все же надо. Старушка много не съест – да она и не просила! И на приют немного надо потратить – копейки. И дети – родные все же; они обойдутся, конечно, и не будут просить – но это нам надо отдавать. Немножко. Своим. Или чужим – кому сами захотим, от сердца… И сейчас у этих супругов все хорошо. Все наладилось. Жить для себя нужно и можно; но маленькое течение добра необходимо. Почти незаметное, но освежающее и спасительное…

это хорошо для здоровья. Меньше шансов заболеть тяжелой болезнью. Если вы не прощаете сознательно и даже думаете о мести – тоже ничего страшного. Это ваше личное право – прощать или не прощать. Бывают такие поступки, которые простить трудно: инцест, убийство, насилие, умышленное изощренное предательство… Все равно сознательное «не-прощение» – это не опасно для здоровья, если есть основания помнить зверства фашистов, скажем. Заболевают не те, кто прощает или не прощает. Заболевают те, кто уверяет себя и окружающих, что они все простили и забыли. Благостно уверяют. Постоянно говорят, что все простили. Постоянно напоминают, что все забыли. Кичатся своей способностью к прощению и перечисляют, как много они простили, как быстро и что именно. И хвалятся своей способностью прощать перед собой и перед другими. И других призывают простить, приводя себя в пример. И в памяти перебирают все проступки других, которые они лично простили. И вознесли молитву о благополучии врагов… На самом деле ничего эти люди не простили. Простить – значит, забыть. И жить дальше своей жизнью. Ну, вспомнишь иногда, расстроишься, а потом забудешь снова. И о прощении вообще не думаешь. А зацикленные на собственном умении прощать люди – вот они и гибнут, и болеют. Потому что обида так и лежит мертвым грузом в подсознании. Как написал один ученый, «они беременны обидой», но не признают свое состояние. Потому только о прощении и говорят. Мучительное состояние для мозга, в котором должны уживаться две противоречивые программы. Так что или прощать искренне. Или не прощать. Третьего не дано. Лицемерие перед самим собой обходится дорого, очень дорого. И иногда лучше сказать: «Это я пока простить не могу. Может, когда-нибудь, а может быть, никогда – не знаю». Этого довольно. Вот с этих слов начинается путь к прощению и освобождению от страданий.

четверть тоски достается уходящему; три четверти – тому, кто остался. Тому, кто ушел, – всегда легче. Больше всего тоскует тот, кто остался. Но иногда уходящий и четверти грусти не хочет брать с собой. И так начинает издеваться над теми, кого решил покинуть, что ахнешь. Он не хочет принимать решение и ответственность. Он налегке желает отправиться. Без ненужного багажа. И провоцирует других, чтобы его выгнали. Предложили развод, разоблачили обман и измену, вознегодовали из-за пьянства или грубости… Не хочется чувствовать себя виноватым; я не хотел уходить, это вы меня выгнали! Выставили за дверь. И теперь я имею полное право не переживать, а отнять у вас все, что захочу. Сами же выгнали. И помогать не буду – чем может помочь бедный изгнанник? И человек ведет себя самым невыносимым образом – провоцирует. Изменяет почти открыто, хамит, пьет, уходит и приходит когда захочет, пренебрегает… И ждет результата; когда его выставят за дверь? А его любят и боятся потерять. И боятся мучений потом – чувства вины и мыслей о том, что надо было потерпеть, смягчиться, найти компромисс… Лучше прямо сказать: «Решение за тобой. Я не буду тебя выгонять. Ни к чему мне три четверти тоски и мука ответственности. Прими решение сам!» Если совсем невыносимо, только это и остается; разоблачить манипуляцию. Иногда это отрезвляет; провокатор теряет свое преимущество. Обычно он не готов к уходу, потому так себя и вел. По крайней мере, уважать начнет в душе того, над кем издевался. Принять ответственность тяжело! А быть изгнанным – гораздо легче…