Своя-чужая жизнь, или Верни мою любовь - Алена Винтер

– Не стоит пачкать руки, – улыбнулась женщина. – Я займусь этим сама.

– Я все слышу! – послышался нарочито веселый голос спортсменки.

– Ее ничто не берет, – вздохнул Субботин, погладив женщину по плечам. – Все в порядке, родная?

– Да, – кивнула она.

– Ты грустная? Или мне кажется?

– Все хорошо, – беззаботным тоном она попыталась успокоить человека, всегда относившегося к ней с отцовской любовью. – Я просто устала от горного воздуха. Мне здесь тяжело дышится, голова кружится. Даже радуюсь, что уже послезавтра возвращаюсь в Москву.

– Забери с собой это безголовое создание. – Валерий Алексеевич указал головой в сторону спальни. – Я уже связался с врачами, они ее ждут. Пожалуйста, очень прошу тебя, побудь с ней некоторое время, а то она еще какой-нибудь номер выкинет!

– Конечно, не беспокойтесь, – заверила Субботина Кирсанова и с улыбкой посмотрела на его круглый живот.

Валерий Алексеевич выпрямился и, игриво подмигнув ей, вышел за дверь. Гостья задержалась у зеркала, поправила примявшиеся под плотной шапкой волосы и прошла в комнату, где на кровати лежала расстроенная Женя.

– Уже наслышана о твоем полете.

– Кто тебе рассказал? – Женя недовольно передернула плечами и злобно прищурилась, услышав ответ:

– Тот, кому ты посвятила свое падение.

– Кирсанова, хватит! Чувствую себя пятилетней девчонкой, которой при всех подол платья задрали на голову. Горько, гадко и обидно. А еще – жалко потерянного времени.

– Не жалей. Вернемся в Москву, там ты быстро восстановишь форму, заодно подумаешь, какую еще жертву ты готова принести на алтарь любви.

– Какой любви?! – вспылила Женя, отчетливо осознавая, что не испытывает ничего по отношению к мужчине, которым она дышала последние несколько месяцев.

Все ее чувства куда-то испарились. Антон Луков из объекта страстного желания стремительно превратился в пустоту, о которой ей нечего было сказать. Он принял вид серого невыразительного пятна, доставившего ей массу хлопот, в один момент растворившегося в полнейшем равнодушии с ее стороны. Женя с удивлением посмотрела на Кирсанову, желая сообщить ей о странном ощущении, появившемся в ее душе, и увидела, что та вся сжалась, словно старалась защититься от чего-то страшного, неумолимого.

– О господи! – воскликнула она и зажала рот рукой, догадавшись о причинах такого странного поведения подруги. – Все, да?

Кирсанова еле заметно кивнула.

– И поделом! – прошипела Женя. – Знаешь, на твоем месте я не была бы столь великодушной. Я бы заперла их обоих в подвале, связала бы и по очереди снимала с них кожу, чтобы они друг друга видели и мочились под себя от страха! Лоскутами, по сантиметру!

Холодно, без эмоций Женя продолжала расписывать, как она издевалась бы над Романовыми, не замечая, что подруга все больше бледнеет из-за каждого произнесенного ею слова.

– А потом их изуродованные тела я выбросила бы на свалку, чтобы вороны наелись и высра…

– Женька, у тебя родственники случайно в Дахау не работали? – попыталась улыбнуться Кирсанова.

– Не богохульствуй, – серьезно произнесла Женя. – В Дахау погибли невинные жертвы, эти же дряни не заслуживают легкой смерти. Как все прошло?

– Как и должно было. – Подруга прислонилась спиной к стене. – Легко.

– Подробности! – потребовала Женя. – Где винтовка?

– В Дунае.

– В новостях ничего не объявляли. Мы бы уже знали. Сколько времени прошло?

– Чуть больше четырех часов, – женщина бросила взгляд на часы. – Его уже обнаружили. Но в новостях об этом не объявят либо упомянут вскользь. Романов-старший сделает все, чтобы в прессу не просочились подробности. Уж в этом-то я уверена.

– Слушай, – забеспокоилась Женя, – ты была осторожна? Тебя никто не видел?

– Суббота, прекрати стонать! Даже если и видели, то вряд ли смогут меня описать. Таких, как я, в Вене огромное количество. Давай я в двух словах закончу, чтобы больше никогда не возвращаться к этому разговору. Из Вены я уехала электричкой, сделала две пересадки. Меня никто не провожал, не обращал на меня внимания.

– Перчатки? – Женя так смешно вытянула шею, что стала похожа на сурка, застывшего в типичной для него ориентировочной позе «столбик».

– Сожгла, вместе с курткой и шапочкой.

– Где?

– Женя, ты с ума сошла?! Думаешь, мне позволили бы устроить маленький костер на одной из станций, где я делала пересадку? Все это со мной, но я избавлюсь от вещей сегодня же.

– Хорошо, что мы скоро уезжаем. Но было бы лучше, если бы ты уже сегодня покинула страну.

Кирсанова покачала головой, выражая несогласие:

– Не вижу смысла в лишней суете. Во-первых, сценарий убийства причислят к заказному. Искать станут профессионала.

– И подумают о биатлонистах.

– Ты знакома с олимпийцами, которые подрабатывают в качестве киллеров?

– По крайней мере, знаю одного, являющегося пособником, – хихикнула Женя и опустилась на подушки. – А во-вторых?

– Что «во-вторых»? – Брови Кирсановой с недоумением взлетели вверх.

– Ты сказала «во-первых», следовательно, должно быть и «во-вторых».

– Вряд ли кто-то станет подозревать сестру госпожи Романовой в убийстве ее мужа. И меньше всего – она сама, так как абсолютно уверена, что та давно мертва.

Женщина поднялась с кровати и прошла в ванную. Быстро приняв душ, она вернулась в комнату и прилегла на кровать, спиной к Жене. Та даже не заметила ее возвращения, настолько она сосредоточилась на собственных ощущениях. С удивлением она подумала о том, что все оказалось намного проще, чем предполагалось ранее. Во всяком случае, для Жени, которая видела ситуацию в ином свете, нежели ее подруга, которая, не шевелясь, словно труп, лежала на кровати. Женя повернула голову в ее сторону и вздохнула. Хотелось обнять неподвижные плечи подруги, но она не посмела. Кроме того, ее травмированная нога заныла, предупреждая о том, что если хозяйка поднимется, то боль непременно усилится.

– Эй, Анна Хольц, ты там от горя не скончалась?

– Не-а, я тихо торжествую. Знаешь, Субботина, – женщина вскочила, обхватила колени руками и с ярким блеском в глазах, который, как часто казалось Жене, уже навсегда исчез, посмотрела на подругу, – я думала, что никогда не смогу переступить черту, отделяющую нормального человека от преступника! Считала себя другой, на порядок выше прочих. Раньше я никогда не опустилась бы до мести, постаралась бы решить проблему иным способом. На первом месте в моих принципах стояли верность и добропорядочность. Я называла себя человеком слова и чести, который ни при каких обстоятельствах не нарушит закон. И чем это закончилось? Все разбилось вдребезги! Свою пресловутую порядочность и гнилую мораль я слила в унитаз. Один раз меня растоптали, и теперь я, наплевав на то, что считала незыблемым, вершу правосудие.