Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу - Юлиан Семенов

ШТАУБЕ. Что значит – «вызреть»? В чем ваш просчет? С чего все началось?

ДОРН. Я был просто-напросто не вправе пройти мимо того, как в сферу моего интереса попал русский, который смог втравить в дело Форстов не только Дедхоф и Реггера, но и…

ШТАУБЕ. Я в курсе! Дальше…

ДОРН. Бунвехавен был введен мною в комбинацию в нужный момент, он всучил русскому липу, красиво всучил, породив некоторое отчуждение между Степановым и Форстами по поводу иконы 891… Сосед Степанова – наш человек – красиво намекнул об аукционе… Я был убежден, что Степанова уничтожат во время торгов: был придуман телефонный звонок, мои люди нагнетали ажиотаж, но кто мог представить, что после очередной статьи Степанова о поиске Форста возникнет этот профессор Коллер и скажет о «прерогативе фюрера», потом француз Сежо назовет архив «1100», а голландец укажет на Зайсбург. Кто мог допустить, что Форсты найдут Заксенштадт и смогут открыть ящики в кирхе?! Да еще предупредят Степанова о ловушке по телефону, разыскав его на аукционе в Базеле?! Кто мог предположить, что Степанов сломает свой план, о котором мы знали: «Я обвиняю фирму “Сотби” в продаже краденого», и вместо этого обвинит их в продаже нашей фальшивки!

ШТАУБЕ. Предложения?

ДОРН. Ждать.

ШТАУБЕ. Это невозможно по двум обстоятельствам: первое – в случае если эта старая сволочь действительно выйдет по архивам кирхи на узел с покойным швейцарцем Сузи, вас арестуют…

ДОРН. Вас тоже.

ШТАУБЕ. Конечно. И Бунвехавена. Вам от этого будет легче?! Мне – нет… Бунвехавен кричит и стонет по ночам, у него ярко выраженная мания преследования… Второе обстоятельство… Макговерн намерен выдвинуть свою кандидатуру на пост губернатора… Если вы не сможете…

ДОРН. «Мы», почему «я»?

ШТАУБЕ. Нет, не «мы», а «вы», ибо вы здесь сидите, а не я… «Наше» – значит «ничье», «мы» – это стадо, все решает «я»… Продолжаю… Если Макговерна обольют помоями накануне выборов, это заденет интересы ряда мюнхенских друзей, а этого они вам не простят – более того, они не простят этого детям ваших детей…

ДОРН. Какое-то безумие, право…

ШТАУБЕ. Именно так – безумие…

ДОРН. Безумие… Безумие? Погодите, а почему нет?.. Безумие… Спасибо за идею… Безумие – сумасшествие – клиника – опека… Хм! Я доложу вам о результатах завтра в восемь.

ДОРН стремительно прощается с Штаубе-Майером, спускается на просцениум в «зал наблюдения и прослушивания», смотрит за работой, включает селектор: «Зайдите ко мне с документами на всех родственников и друзей Форстов…» Потом возвращается к себе, там его уже ждет СОТРУДНИК, стоя возле черной стенки, на которой так удобно иллюстрировать свои замыслы, прикрепляя фотографии к стенке.

ДОРН внимательно разглядывает фотографии.

СОТРУДНИК. Фрау Форст. Подступов нет. Фанатично любит мужа. Первый сын, Ганс, предан отцу, подступов нет. Младший сын, Франц, предан отцу, подступов нет.

ДОРН. С коммунистами по-прежнему никаких контактов?

СОТРУДНИК. Нет… Господин Опитц из Кобленца, брат фрау Форст, 62 года, участник войны, унтершарфюрер дивизии «Дас Рейх», кавалер Железного креста, пенсионер, в средствах весьма ограничен, определенно здравых взглядов, в беседах с агентурой высказывался в том смысле, что Форст не думает о семье, другой бы хоть сыновьям машину купил, имея столько земли, сколько он, а этот идеалист тратит все деньги на копирование каких-то паршивых архивных документов.

ДОРН. «Идеалист»? Мне лично «псих» нравится больше.

СОТРУДНИК (продолжает доклад). Это племянница фрау Форст, дочь ее покойной сестры Габи Лутц.

ДОРН. А что она говорит о любимом дяде?

СОТРУДНИК. Она молчит.

ДОРН. Надо разговорить.

СОТРУДНИК. Не выйдет.

ДОРН. Я не знаю такого слова.

СОТРУДНИК. Фрейлейн Эва Лутц глухонемая, врожденный порок.

ДОРН. Значит, так, завтра на тринадцать часов закажите стол на две персоны в ресторане, неподалеку от дома, где живет господин Опитц. Скажите, что беседовать он будет с представителем страховой компании, которая готова защищать интересы семьи его сестры…

СОТРУДНИК. Но он может быть занят завтра в тринадцать часов…

ДОРН. Важно, что я выбрал для него это время…

Мгновенная темнота.

Бюро прокурора КРОСА. ОПИТЦ и ПРОКУРОР КРОС.

ОПИТЦ. Господин прокурор Крос, я пришел к вам по делу чрезвычайной важности. Моя единственная сестра – я имею в виду фрау Форст – находится под угрозой постоянной гибели, ибо господин Форст тяжело и, по-моему, безнадежно болен психически. Его навязчивая идея состоит в том, чтобы передать русским культурные ценности безвозмездно, но зато, когда будут найдены главные хранения, он потребует с Кремля сто миллионов марок. Родные, понятно, скрывают от всех его болезнь, но она подтверждается бюджетом семьи – Форсты на грани финансового краха, об этом говорят их доходы и расходы: нормальный человек на вырученные с урожая сада деньги мог бы в несколько раз увеличить хозяйство, в то время как дела моего несчастного зятя крайне плохи – он не уплатил положенный взнос в страховое общество, и сегодня там приняли решение лишить его страховки. А вы понимаете, что если визит врача к застрахованному больному стоит ерунду, то посещение человека, лишенного страховки, да еще психически больного, исчисляется сотнями марок. Где их взять? Поэтому, господин Крос, я пришел к вам с просьбой об установлении опеки над несчастным Фрицем Форстом.

КРОС. Я не могу фиксировать просьбы, господин…

ОПИТЦ. Опитц, Герхард Опитц… Простите, не понял вас…

КРОС. Я могу принять к рассмотрению лишь заявление, господин Опитц.

ОПИТЦ. Вот оно. (Кладет на стол несколько страниц бумаги.)

КРОС. Я рассмотрю ваше заявление.

ОПИТЦ. Но пока оно будет рассматриваться, Форст отправит в Россию то, что принадлежит всей нашей семье!

КРОС. Ваша сестра, супруга господина Форста, согласна поддержать просьбу об опеке?

ОПИТЦ. Тихий помешанный страшнее буйного… Она затравлена им… И по-моему, тоже начинает сдавать психически…

КРОС. Следовательно, пока лишь один вы изо всей семьи печетесь о здоровье господина Форста и его финансовых делах. Вот если бы к вам присоединились дети несчастного, это могло бы гарантировать успех вашего предприятия…

ОПИТЦ. Как же детям – и против отца? Даже больного? Надо пощадить их сердца… Речь ведь пока идет только о том, чтобы оградить семью от безумства несчастного с передачей русским ценностей из кирхи на два миллиона марок – в больной горячечной надежде получить с них потом в сто раз больше…

КРОС. В пятьдесят.

ОПИТЦ. Простите?

КРОС. Вы сказали, что Форст намерен потребовать с Москвы сто миллионов. Два, умноженные на сто, – двести миллионов, двести, а не сто. Точность – вежливость королей.

ОПИТЦ. Простите… Я так расстроен…

КРОС. Словом, как я понимаю, вы хотите, чтобы я арестовал найденные Форстом русские иконы, архивы и картины? Вплоть до того,