Химеры - Анастасия Воскресенская

Рамиро оглянулся и посмотрел на фок-мачту, на перекрестье металлических труб, где раскинула крылья Нальфран — совсем как носовая корабельная фигура, только не на носу, а на самой верхотуре, прямо на решетке антенны радара.

Она так и не спускалась вниз за все время их путешествия, только перемещалась с одной мачты на другую, или перелетала на мачты других кораблей, идущих за «Гвимейром».

Сейчас Нальфран взмахивала крыльями на своем железном насесте, но не улетала. Что она будет делать с молниями впереди?

Каждая из молний, похожая на изломанное перевернутое дерево, дребезжала сизо-белым светом, дергалась и приседала — и не исчезала, и не сходила с места. Их было много, ряд за рядом — целый лес дерганных, слепящих, стреляющих ветками опрокинутых деревьев, растущих из туч и втыкающихся в море. От них шел неумолчный зудящий гул и пахло озоном.

Откуда-то вынырнул Ньет, он нес в обеих руках несколько ломтей хлеба, переложенных кусками селедки и пару очищенных луковиц.

— Кок сказал, что не знает, когда будет обед, — Ньет протянул по бутерброду Рамиро и Белке. — Он расстроен, говорит, вода кипит холодная. А газ не горит. И все из рук валится. Обедайте, говорит, всухомятку.

— Спасибо. У меня тоже огонь не зажигается. — Рамиро посмотрел на бутерброд, понял, что ему пока рано думать о еде и отдал свою долю Белке, — Что-то с воздухом происходит, чувствуешь? Кислород будто откачали. Молнии еще эти…

— Это нас встречают. Ты же не думал, что нас пригласят войти, как к себе домой.

— Смотри! — Рамиро сложил губы трубочкой и выдохнул. Дыхание расплылось облачком пара. — Холодает, что ли?

— Да… похоже… — Ньет обеспокоенно поежился, потом замер и прислушался, — там… там что-то с машинами…

— Что?

— Что-то не так.

Металлическая палуба на глазах покрывалась тонким слоем инея.

Фоларица вдруг замычала с набитым ртом и раскашлялась.

— Белка, эй? Белка, ты что, поперхнулась? — Рамиро потянулся постучать ее по спине, но на хребте вздыбился, прорвав платье, гребень из полупрозрачных игл, а Ньет выгнулся, выронил хлеб и сказал не своим голосом:

— Позови Эртао.

Эхом, с малюсеньким опозданием, вторила ему прокашлявшаяся Белка.

— Без промедления, — медленный, тяжелый, вибрирующий голос доносился будто из двух разнесенных приемников, настроенных на единую волну, — Ты, человек, иди. Я повелеваю. Не пялься, а иди, я говорю тебе, быстро. Позови Эртао сейчас.

Рамиро осознал, что обращаются к нему.

— Эээ, Нальфран? — спросил он, гладя в остекленевшие глаза Ньета.

— Без промедления! — гаркнул Ньет чужим голосом, и Рамиро быстренько поспешил за герцогом.

Он не знал, где на «Гвимейре» рубка, как до нее добраться и там ли герцог, но на счастье почти сразу наткнулся на матроса в кожаном бушлате с откинутым капюшоном.

Принялся втолковывать ему, что Нальфран в лице Ньета требует к себе герцога Эртао, и найл, как ни странно, понял все с первого раза.

Герцог явился стремительно — высоченный, широкоплечий, с обтянутым от усталости смуглым костистым лицом. С ним — капитан «Гвимейра» Юмо Рувин и еще два офицера. Фолари, вытянувшись у фальшборта, смотрели прямо перед собой пустыми, одинаково расширенными глазами.

— Король Эртао, — заговорили они в унисон, — Я могу сломать щит и заставить машины работать, но людям будет худо. Или поворачивай. Выбирайте.

— Да, госпожа, — герцог глядел не на фолари, а, задрав голову, смотрел наверх, на перекрестье мачты, где раскинула крылья богиня. — Мы не повернем. Найлы не отступают.

— Выбери самых крепких, чтобы вести корабли. Остальные пусть желают мне удачи.

— Я понял, госпожа.

— Пусть все, кто не нужен, идут в свои каюты и лягут.

— Да, госпожа.

Рамиро проводил герцога взглядом. Надо же, король. Очевидно, старый король все-таки умер, и Нальфран божественной волей решила упразднить найлские выборы. Разумно.

Ньет отмер и, не сказав ни слова, ласточкой сиганул через обледенелый планшир в воду. Белка прыгнула следом.

— Господин альд, — сказал один из офицеров Астеля, — будьте добры вернуться в каюту. Ланно вас проводит.

Матрос, которому Рамиро объяснял волю Нальфран, кивнул и махнул рукой, предлагая следовать за собой. Очень хорошо, что нашелся провожатый. Дороги назад Рамиро не нашел бы точно.

Пробираясь за найлом по коридорам, он ощутил, как заложило уши и тугим обручем стиснуло виски. Электрические лампы замигали, померкли, да так и остались гореть вполнакала, жидким, иссякающим светом. Рамиро даже глаза протер — показалось, что это не лампы сели, а надвинулась слепота. Найл толкнул какую-то дверь в коридоре и посторонился, пропуская Рамиро — это была его каюта. Что-то сказал — Рамиро не расслышал, в ушах стрекотало от давления. Дверь беззвучно захлопнулась.

Он сел на койку и посмотрел в иллюминатор — там, в исчерна-синей мгле плясали молнии. Голова будто ватой набита. Очень душно и очень холодно.

Все вокруг — и пространство за стеклом и саму каюту — в один момент залила слепящая белая вспышка. Огромное тело корабля содрогнулось, сбивчивое гудение машин, ощущаемое не слухом, а вибрацией, поменяло регистр. Рамиро зажмурился, сжал ладонями виски и открыл рот, почувствовав мерзкую теплоту, щекотно ползущую по верхней губе.

Вытер кровь рукавом, поморгал — и вновь зажмурился от разлившейся, выжигающей зрение белизны. Больше он глаз не открывал. Нашарил тощую подушку и лег, забыв избавиться от обуви. Нахлынула дурнота. Лежать оказалось хуже, чем сидеть, но подняться уже не было сил — тело буквально размазало, словно от высокой перегрузки.

А герцог и капитан сейчас на мостике, подумал Рамиро. Им нельзя ложиться, они ведут корабли. Сумасшедшие найлы. Они будут стоять, хоть их наизнанку вывернет от перепадов давления, как глубоководных рыб. Стойкие и непоколебимые. Дай бог, не вывернет их. Дай бог, выстоят.

Сумасшедшие найлы.

Сколько времени Рамиро так лежал, зажмурившись, слушая тяжелые нутряные вибрации машин, чувствуя, как расползается под щекой холодное липкое пятно и сосредоточившись на дыхании, которое то и дело норовило остановиться — он не знал, но не меньше года. По прошествии еще пары месяцев, он понял, что машины молчат.

Отодрал щеку от подушки — кровь уже успела присохнуть — и осторожно разлепил один глаз.

Вспышек, вроде, больше не было. Молний за окном тоже. За стеклом царило что-то перламутрово-розовое, сиреневое, с переливами. Какая-то нежная рябь и мерцание.

В душном воздухе запертой каюты витал тревожный, томительный, знакомый и неузнаваемый запах — что-то из детства… из снов… из навеки ускользнувших, утонувших в памяти мгновений счастья.