По волнам жизни. Том 1 - Всеволод Стратонов

Первое впечатление о нем у меня получилось скорее отрицательное. Рыжеволосый, веснушчатый, щупленький и юркий. Он только полтора года назад окончил в Харькове юридический факультет, и почему-то как он сам, так и его близкие ожидали, что «Аркаша» сделает блестящую карьеру.

При первом же разговоре со мной А. Е. стал договариваться не только о предлагаемом назначении, но и о будущих своих повышениях. Это было необычно. Я ему объяснил, что будущее не в моих руках, и никаких обязательств относительно его карьеры я на себя не принимаю. Поколебавшись, он, тем не менее, перешел к нам.

Действительно, Стрельбицкий оказался и знающим, и способным, — справлялся с серьезными поручениями. Я стал его продвигать, привлек к нему внимание Петерсона. Карьера А. Е. укреплялась. Но один странный случай заставил меня задуматься.

Взял я его с собой, в числе нескольких молодых сотрудников, на ревизию Закатальского округа; об этой ревизии речь еще впереди. В результате ревизии судьба начальника округа полковника Гайковича пошатнулась. Спасая свою голову, он стал засыпать наместника жалобами на ревизию и обливал грязью не только меня, но и моих сотрудников, однако все время подчеркивая, что единственный, между нами, приличный человек — это Стрельбицкий. Как это могло быть, когда, занимая в ревизии скромное место, А. Е. только исполнял мои поручения? Только впоследствии выяснилось, что, не зная, как отнесется к результатам ревизии наместник, Стрельбицкий предусмотрительно забегал и с другой стороны.

Со слиянием канцелярий Стрельбицкий перестал непосредственно зависеть от меня, так как перешел в ведение Петерсона, в полицейский отдел. К этому времени реакция окрепла, стала выдвигаться вперед роль «Союза русского народа». Стрельбицкий тотчас же записался в ряды союза и стал одним из виднейших в нем членов. Союз имел свою газетку, питавшуюся подачками власти, — «Голос Кавказа»; но союзу хотелось бы завладеть кавказским официозом «Кавказ», который издавал я. В газетке союза началась полуторагодовая травля меня как редактора «Кавказа», и в статьях «Голоса Кавказа», обливавших меня грязью, я часто узнавал слишком знакомое перо моего протеже.

В то же время происходила и в Москве, в крайних правых органах, травля всей кавказской администрации, между прочим, доставалось и мне. Писал кто-то очень осведомленный, но кто — не было известно. Я, однако, уже подозревал, что автором травли начальства является А. Е. Впоследствии так и оказалось.

Все же, где мог, я продолжал покровительствовать Стрельбицкому, стараясь быть объективным и закрывая глаза на его двойную роль. Что-то, однако, он сделал неподходящее, потому что мой коллега, вице-директор Никольский, счел нужным меня предупредить:

— Вас Стрельбицкий предательски продал.

Теперь задачей Стрельбицкого было обходить Петерсона, и ему это удалось.

Когда же старого графа на посту наместника заменил великий князь Николай Николаевич, Стрельбицкий так сумел ему понравиться, что очень быстро получил назначение эриванским губернатором.

Мечты «Аркаши» и его родных сбылись. Карьера вышла блестящей: совсем молодой человек — и уже губернатор!

Но карьера эта сорвалась на революции. Стрельбицкий плохо рассчитал и не перекинулся вовремя в другой лагерь. Более того, во время переворота он, растерявшись, уничтожил секретные губернаторские документы. За это революционная власть посадила молодого губернатора в тюрьму — в знаменитый Метехский замок в Тифлисе.

Дальнейшие сведения о Стрельбицком только отрывочны. Говорили, что он играл видную роль в армии Деникина, но, пользуясь репутацией способного человека, симпатий не завоевал.

Будучи в эмиграции, он устроился в Софии, работая на обеспечивавшем его месте в какой-то конторе. Но в 1926 году он застрелился.

Кто-то из его друзей напечатал некролог Стрельбицкого, в котором, между прочим, пояснил, что это именно покойный был автором многих из статей в московской правой печати с нападками на кавказскую власть[534]. Самый же выстрел этот друг объяснял малодушием Стрельбицкого и его разочарованностью в личных перспективах.

Н. Н. Максимов

Вице-директор Н. Н. Максимов был человеком совершенно исключительной развязности. Он любил сам о себе рассказывать анекдот:

Незадолго до ухода со своего поста бывший главноначальствующий князь Голицын поручил Максимову, исполнявшему обязанности директора канцелярии, составить какой-то рискованный доклад.

— Главное, вы должны все это хорошенько обосновать и мотивировать.

— Помилуйте, ваше сиятельство, ведь это не поддается мотивировке!

— На то вы и юрист, чтобы суметь мотивировать все, что понадобится!

— Слушаю!

Доклад составлен. Голицын его одобрил; но как раз в это время он был смещен, и наместником назначили Воронцова-Дашкова. Голицын стеснился проводить этот доклад в жизнь и отложил его до приезда графа.

Воронцову-Дашкову докладывает этот же доклад сам Максимов. Граф возмутился:

— Что за нелепость! Это совершенно невозможно! Разбейте все эти доводы и напишите доклад в противоположном направлении.

— И мне, — говорил Максимов, — пришлось разбивать себя на все корки!

Он часто рассказывал еще другой анекдот о Голицыне, которого, за его вспыльчивость, прозвали на Кавказе «самовар-пашой»:

— Обыкновенно князю для подписи посылались бумаги во дворец. Но как-то я окончил доклады раньше времени. Голицын посмотрел на часы: «Уже все? Нет ли у вас бумаг к подписи. Есть — ну, так дайте!» Даю. Сначала все идет благополучно. Но вот что-то ему не понравилось. Он вспылил и начинает меня пушить, да как! Прямо не знаю, куда деваться. Разносит так меня в течение десяти минут. В это время часы бьют двенадцать. Князь встает, мило улыбается: «Ну, вот мы и убили с вами время до завтрака! Теперь милости прошу закусить». Берет под руку, уводит. За завтраком — благодушнейший, хлебосольный хозяин. С тех пор я уж лично ему к подписи бумаг не давал. Это он называл — «убить время»…

Петерсон со смехом рассказывал о такой сцене:

В кабинет директора, где был случайно и Максимов, явился по служебным делам один из генерал-губернаторов. По генеральской пренебрежительности к «штатской» власти генерал не счел нужным всунуть в сертук, как полагалось, шпагу.