11/22/63 - Стивен Кинг

— Резиденция де Мореншильдта, чем я могу вам помочь? — Это не Джин. Вероятно, служанка… И откуда у де Мореншильдтов такие деньги?

— Я хотел бы поговорить с Джорджем.

— Боюсь, он на работе, сэр.

Я достал ручку из нагрудного кармана.

— Вас не затруднит дать мне его телефон?

— Конечно, сэр. Си-Эйч-пять-шесть-три-два-три.

— Благодарю. — Я записал номер на тыльной стороне ладони.

— Могу я узнать, кто звонил, если вы не сможете с ним связаться, сэр?

Я повесил трубку. Меня вновь окутал холод. Этому я мог только порадоваться. Если мне когда и требовалась холодная ясность ума, так это сейчас.

Я бросил в щель другой дайм, и на этот раз секретарша сообщила мне, что я позвонил в «Сентрекс корпорейшн». Я сказал, что хочу поговорить с мистером де Мореншильдтом. Она, разумеется, пожелала знать, а зачем мне это нужно.

— Передайте, что речь пойдет о Жан-Клоде Дювалье и Ли Освальде. Передайте, что ему от этого разговора будет только польза.

— Ваше имя, сэр?

Паддентарю здесь не катило.

— Джон Леннон.

— Пожалуйста, подождите, мистер Леннон. Я посмотрю, свободен ли он.

Обошлось без музыкальной заставки, и я решил, что это скорее плюс, чем минус. Привалился к горячей стене и прочитал надпись на табличке: «ЕСЛИ ВЫ КУРИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, ВКЛЮЧИТЕ ВЕНТИЛЯТОР». Я не курил, но включил вентилятор. Не помогло.

В ухе щелкнуло, достаточно громко, чтобы я поморщился.

— Соединяю, мистер Ди.

— Алло? — Веселый, громкий, хорошо поставленный актерский голос. — Алло? Мистер Леннон?

— Привет. Эта линия не прослушивается?

— Что вы?.. Разумеется, нет. Одну минуту. Я только закрою дверь.

Пауза. Потом голос вернулся.

— Так о чем речь?

— О Гаити, друг мой. И о нефтеносных участках.

— А при чем тут мсье Дювалье и этот парень Освальд? — Никакой тревоги, только веселое любопытство.

— Вы знаете их слишком хорошо, чтобы называть по фамилиям, — ответил я. — Так что зовите по-простому, Бэби-Док и Ли. Почему нет?

— Я сегодня чертовски занят, мистер Леннон. Если вы не скажете мне, чем вызван ваш звонок, боюсь, мне придется…

— Бэби-Док может одобрить выделение участков на Гаити, которые вам не удается получить последние пять лет. Вам это известно. Он правая рука отца, он руководит тонтон-макутами, и он первый в очереди на большое кресло. Вы ему нравитесь, и нам вы нравитесь…

Теперь в голосе де Мореншильдта появился реальный человек.

— Говоря «нам», вы подразумеваете…

— Вы нравитесь нам всем, де Мореншильдт, но мы обеспокоены вашим общением с Освальдом.

— Господи, я едва знаю этого парня! Я не видел его шесть или восемь месяцев.

— Вы виделись с ним в Пасхальное воскресенье. Вы привезли маленькой девочке набивного кролика.

Очень долгая пауза.

— Действительно привез. Вылетело из головы.

— Вы забыли, что кто-то стрелял в Эдвина Уокера?

— Какое отношение это имеет ко мне? Или к моему бизнесу? — Его недоуменная ярость вызывала почти абсолютное доверие. Ключевое слово — почти.

— Да бросьте. Вы обвинили Освальда в том, что это сделал он.

— Я шутил, черт побери!

Я заговорил после короткой паузы:

— Вы знаете, на какую контору я работаю, де Мореншильдт? Могу подсказать: это не «Стандард ойл».

Последовала пауза, по ходу которой де Мореншильдт переваривал всю ту ерунду, что я на него вывалил. Только не совсем ерунду. Я знал о набивном кролике и знал о фразе «как ты мог промахнуться», которую он произнес после того, как его жена заметила винтовку. И понятно, что из этого следовало. Моя контора звалась Конторой, и де Мореншильдта сейчас волновал только один вопрос (во всяком случае, я на это надеялся): сколь многое известно нам о его, несомненно, интересной жизни?

— Здесь какое-то недопонимание, мистер Леннон.

— Я надеюсь, ради вашего же блага, что это так, но нам представляется, что вы подталкивали его к этому выстрелу. Вновь и вновь твердили, какой расист этот Уокер, убеждали, что он может стать следующим американским Гитлером.

— Это полнейшая ложь!

Я проигнорировал этот крик души.

— Но больше нас беспокоит другое. Мы опасаемся, что десятого апреля вы сопровождали мистера Освальда, когда он отправился на охоту.

— Ach, mein Gott![152]Это безумие!

— Если вы сможете это доказать… и если пообещаете в будущем держаться подальше от неуравновешенного мистера Освальда…

— Господи, он же в Новом Орлеане!

— Заткнитесь, — осадил его я. — Мы знаем, где он и что делает. Раздает листовки «Честное отношение к Кубе». Если не перестанет, то скоро окажется в тюрьме. — И он действительно там окажется, где-то через неделю. Его дядя по прозвищу Страшила, связанный с Карлосом Марчелло, внесет за него залог. — Скоро он вернется в Даллас, но вы не должны с ним встречаться. Ваша маленькая игра закончена.

— Говорю вам, я никогда…

— Эти участки могут стать вашими, при условии, что вы докажете, что десятого апреля не сопровождали Освальда. Сможете ли вы это сделать?

— Я… дайте подумать. — Долгая пауза. — Да. Да, думаю, что смогу.

— Тогда давайте встретимся.

— Когда?

— Вечером. В девять часов. У меня есть начальники, и они будут очень недовольны, если я дам вам время на подготовку алиби.

— Приезжайте ко мне домой. Я отправлю Джин в кино с подругами.

— У меня есть идея получше. И вам не придется долго искать. — Я назвал ему место встречи.

— Почему там? — В его голосе слышалось искреннее недоумение.

— Просто приезжайте. И если не хотите, чтобы Дювалье, père и fils[153], сильно рассердились на вас, друг мой, приезжайте один.

Я повесил трубку.

В больницу я вернулся ровно в шесть и полчаса посидел с Сейди. В голове у нее прояснилось, и она убеждала меня, что боль не такая уж сильная. В половине седьмого я поцеловал ее в здоровую щеку и сказал, что должен идти.

— По делу? — спросила она. — По настоящему делу?

— Да.

— Ты ведь никому не причинишь вреда? Только в случае крайней необходимости?