Власть пса - Дон Уинслоу

Всякий раз, когда она спрашивала Кареглазого, можно ли ей пойти куда-нибудь, ответ был один. Он смотрел на нее своими щенячьими глазами и говорил: «Нет».

— Скажи мне, что тебе нужно, — продолжал Кареглазый, — и я тебе принесу.

И одним из немногих ее развлечений стало отправлять Кареглазого в поход за покупками все более сложными. Она детально описывает ему, какую косметику ей купить, обычно ее непросто разыскать; дает особые инструкции, какого именно оттенка блузка ей требуется; изощренные просьбы о нарядах от известных модельеров из ее любимых бутиков недоступны для мужского понимания.

Он покупает все, кроме платья из бутика в Ла-Холле.

— Келлер сказал, туда мне заходить нельзя. Это будет...

— ...небезопасно, — заканчивает Нора; и в отместку посылает его купить всякие женские мелочи и нижнее белье. Она слышит, как он заводит мотоцикл и с ревом уносится; несколько часов, пока его нет, Нора наслаждается воображаемыми картинками, как он бродит, краснея, по «Секрету Виктории» и наконец просит помощи у продавщицы.

Но вообще-то ей не нравится, когда он уходит, потому что тогда она остается наедине с неприятным ей трио телохранителей. Она, не противясь, подыгрывает им, будто не знает их имен, хотя прекрасно слышит из своей комнаты, как они разговаривают друг с другом. Тот, что постарше, — Микки, он ничего, достаточно любезен и приносит ей чай. О'Боп, парень с курчавыми рыжими волосами, странноватый какой-то, поглядывает на нее так, будто не прочь трахнуть, но к этому Нора привыкла. Тревожит ее всерьез третий — толстяк, который все время лопает из банки персики.

Большой Персик.

Джимми Пиккони.

Они притворяются, будто не помнят друг друга.

Но я помню тебя, думает Нора. Мое первое профессиональное траханье.

И она помнит его жестокость и то, как он использовал ее, будто она так, тряпка для естественных надобностей. Нора прекрасно помнит ту ночь.

А потом она вспоминает и Кэллана.

Не очень скоро, тем более она была под действием наркотиков, когда ее привезли сюда. Но именно Кэллан — Кареглазый — отучал ее от наркотиков, давал ей кусочки льда, когда ей до смерти хотелось пить, а ее от всего рвало; он гладил ее по голове, пока она сгибалась над унитазом, болтал всякую чепуху, когда она мучилась бессонницей, иногда играл с ней в карты ночи напролет; ласково уговаривал ее поесть, готовил для нее тосты и куриный бульон и специально ездил купить ей пудинг «Тапиока» только потому, что она как-то сказала, что у него соблазнительно загадочное название.

Произошло это, когда Нора почти отошла от наркотиков и чувствовала себя гораздо лучше, вот тут-то она и вспомнила, где видела его прежде.

Дебют в качестве проститутки, моя вечеринка — премьера, когда меня представили собравшимся клиентам. Я хотела, чтобы он стал моим первым, припоминается ей, потому что он был на вид таким ласковым и добрым, и мне понравились его карие глаза.

— Я помню тебя, — сказала Нора, когда он зашел в ее комнату с ланчем: банан и пшеничные тосты. На лице у него проступило удивление. Он стеснительно пробормотал:

— Я тоже тебя помню.

— Это было так давно.

— Да, давно.

— Много чего случилось с тех пор.

— И то правда.

В общем, хотя ей и было ужасно скучно в ее «заточении», как Нора стала называть свою жизнь тут, на самом деле жилось ей неплохо. Ей купили телевизор, радио и плеер, набор компакт-дисков и целую кипу книг и журналов. И даже сделали для нее маленькую площадку для занятий спортом рядом с домом. Кэллан и Микки огородили площадку деревянным забором, хотя вокруг на много миль не было других домов, а потом поехали и купили ей беговую дорожку и велосипед-тренажер. Так что она укрепляла мускулатуру, читала, смотрела телевизор, и все шло ничего себе до того вечера, когда по Пи-би-эс показали специальный репортаж про Войну против Наркотиков и она увидела кадры кровавых убийств в Эль-Саузале.

У нее перехватило дыхание, когда комментатор выкладывал свои соображения, что всю семью Фабиана Мартинеса, Эль Тибурона, казнили в отместку за то, что тот стал информатором наркоуправления. Она была в ужасе при виде показанных кадров — трупы, валяющиеся во дворе.

Нора заставила Кэллана тут же связаться по телефону с Келлером.

— Почему ты не сказал мне?! — прокричала она в трубку.

— Подумал, лучше, чтоб ты не знала.

— Ты не должен был поступать так! — кричала она. — Ты не должен был!..

После этого Нора замолчала, она лежала на кровати лицом к стене, скрючившись, не вставала, не ела. На нее навалилась тяжелая депрессия.

Девятнадцать жизней, неотступно билась мысль.

Женщины, дети.

Младенец.

И все вместо меня.

Ее телохранители запаниковали. Кэллан заходил к ней в комнату и сидел в изножье кровати, точно собака, молча, не разговаривая. Просто сидел, будто бы мог защитить от боли, раздиравшей ее изнутри.

Но он не мог.

Никто не мог.

Нора лежала как мертвая.

Но однажды Кэллан с очень серьезным выражением лица протянул ей телефон — это был Келлер. Он коротко сказал:

— Мы взяли его.

Джон Хоббс и Сол Скэки обсуждают арест Адана.

— Уверен был, что Артур убьет его, — говорит Хоббс. — Так было бы гораздо проще.

— А теперь у нас на руках проблема, — откликается Скэки.

— Это уж точно, — соглашается Хоббс. — Ситуация, чреватая большими неприятностями. И их придется разгребать.

Мертвый Адан Баррера — это одно. А Адан Баррера живой и много чего рассказывающий, особенно в суде, уже совсем другое. И Артур Келлер... Трудно догадаться, что у него на уме в последнее время. Нет, положительно необходимо предпринять кое-какие меры.

Джон Хоббс садится за телефон: нужно все организовать.

Он звонит в Венесуэлу.

А Сол Скэки отправляется разгребать неприятности.

Свистит чайник. Пронзительно, громко.

— Выключи ты эту дерьмовую штуковину! — орет Персик. — Ты с твоим долбаным чаем достал уже!

Микки хватает с плиты чайник.

— Отстань ты от него, — вмешивается Кэллан.

— Что?

— Я сказал: нечего с ним так разговаривать.

— Эй, эй! — вступает О'Боп. — Что-то у нас тут напряженка.

И точно, думает Персик. Мы ведь заперты в этом домишке среди голых холмов вот уже несколько месяцев с любовницей Адана Барреры в задней комнате. Хренова шлюха.

— Микки, прости, что наорал на тебя, о'кей? — Персик поворачивается к Кэллану: — О'кей?