Поющие в терновнике - Колин Маккалоу

"Милый Ливень, — говорилось в записке, —простите, что я в тот вечер удрала, как ошалелая, сама не знаю, что на менянашло. Наверно, издергалась, уж очень трудный выдался день. Пожалуйста,извините, я себя показала совершенной балдой. Мне совестно, что я подняластолько шуму из-за пустяка. Подозреваю, что и вы в тот день были не в себе,отсюда признание в любви и прочее. Так вот, вы меня простите, и я вас тожепрощаю. Пожалуйста, останемся друзьями. Даже думать не могу, чтобы нам с вамирассориться. Когда будете в Лондоне, приходите ко мне ужинать, и мы заключимсамый настоящий мирный договор».

Подпись, как всегда, просто «Джастина». Никаких нежных слов— они у нее не в обычае. Сдвинув брови, Лион вчитывался в бесхитростныенебрежные строки, словно пытался сквозь них разглядеть, что было у нее на уме,когда она их писала. Безусловно, это — предложение дружбы, но только ли? А чтоеще? Со вздохом он поневоле себе признался — всего вероятней, почти ничего. Онотчаянно ее напугал; она хочет сохранить его дружбу, стало быть, он немало длянее значит, но очень, очень сомнительно, чтобы она по-настоящему понимала, чтоу нее к нему за чувство. Ведь теперь она уже знает: он ее любит; если б она всебе разобралась, поняла, что и сама его любит, она бы так прямо и написала.Однако почему же она не поехала с Дэном в Грецию, а вернулась в Лондон? Не надобы обманываться надеждой, что это из-за него… но, наперекор опасениям, надеждастановилась все радужней, настроение настолько поднялось, что Лион вызвалсекретаршу. Десять утра по Гринвичу, в этот час всего вернее можно застатьДжастину дома.

— Соедините меня с лондонской квартирой миссО'Нил, — распорядился он и несколько секунд ждал, брови сошлись над переносьемв одну резкую черту.

— Ливень! — В голосе Джастины откровеннаярадость. — Получили мое письмо?

— Только что. Чуть помолчала, спросила:

— И вы скоро придете поужинать со мной? — Я буду вАнглии в ближайшую пятницу и в субботу. Даю вам слишком короткий срок?

— Нет, если вас устраивает субботний вечер. Пятницаотпадает, я репетирую Дездемону.

— Дездемону?

— Ну да, вы же ничего не знаете! Клайд написал мне вРим и предложил сыграть. В роли Отелло Марк Симпсон, ставит сам Клайд. Чудесно,правда? Я первым же самолетом вернулась в Лондон.

Он прикрыл глаза рукой — спасибо, секретарша у себя, вприемной перед его кабинетом, и не видит его лица.

— Джастина, herzchen, это просто замечательнаяновость. — Он постарался, чтобы голос его прозвучал восторженно. — Ая удивлялся, что привело вас обратно в Лондон.

— Ну, Дэн все понял, — беззаботно сказалаДжастина, — я думаю, он даже рад побыть один. Он сочинил какую-то басню,будто я ему нужна, потому что стану шпынять его и заставлю съездить домой, но,по-моему, просто он боится, вдруг я подумаю, что теперь, когда он сталсвященником, я ему ни к чему.

— Очень может быть, — вежливо согласился Лион.

— Так, значит, в субботу вечером, — сказалаДжастина, — Давайте к шести, тогда мы на досуге с помощью бутылочки-другойобсудим статьи мирного договора, а когда придем к соглашению, я вас накормлю.Решено?

— Да, конечно. До свиданья, herzchen.

Она дала отбой, и все оборвалось; с минуту Лион сидел струбкой в руке, потом, пожав плечами, положил ее на рычаг. Черт ее побери, этуДжастину! Она начинает мешать ему работать.

Она мешала ему работать и в следующие несколько дней, хотяедва ли кто-нибудь это замечал. А в субботу вечером, вскоре после шести, онявился к ней домой, как всегда, с пустыми руками — не так-то просто ейчто-нибудь подарить. К цветам она равнодушна, конфет не ест, а подарок поценнейнебрежно закинет куда-нибудь в угол и забудет про него. Похоже, она дорожиттолько подарками Дэна.

— Шампанское перед ужином? — удивился Лион.

— Ну, я думаю, по такому случаю это необходимо, вы несогласны? Ведь это наш самый первый разрыв и самое первое примирение.

Ответ прозвучал вполне правдоподобно; Джастина указала гостюна уютное кресло, а сама устроилась на ковре из светло-коричневых шкур кенгуру,губы ее чуть приоткрылись, будто, что бы он сейчас ни сказал, у нее уже готоваследующая реплика.

А он не в силах вести беседу — сперва надо хоть немногоразобраться в ее настроении — и только молча к ней присматривается. Прежде емуничего не стоило держаться словно бы равнодушно, но сейчас, при первой встречепосле того поцелуя, пришлось себе признаться, что сохранять равнодушие впредьбудет куда трудней.

Вероятно, даже когда она совсем состарится, в ее лице иповадках останется что-то ребяческое, словно ей не суждено обрести чего-то, чтоотличает зрелую женщину. Похоже, всем ее существом верховодит трезвый,эгоистичный и логичный рассудок, и, однако, Лиона неодолимо влечет к ней,кажется, никогда никакая другая женщина ее не заменит. Он даже ни разу неспросил себя, а стоит ли она того, чтобы так долго и трудно ее завоевывать? Сфилософской точки зрения, наверно, не стоит. Но что за важность? Только ее ондобивается, только к ней стремится.

— Вы сегодня очень мило выглядите, herzchen, —сказал он наконец и приподнял бокал довольно неопределенным жестом: то липровозглашая тост, то ли приветствуя противника.

В небольшом викторианском камине алеют раскаленные уголья,экрана перед ним нет, но Джастина, видно, не против жары — пристроилась наковре, совсем близко к огню, и не сводит глаз с Лиона. Потом со звономотставила бокал к камину, подалась вперед, обхватив руками колени, босые ступнипрячутся в складках черного, как ночь, платья.

— Не могу я ходить вокруг да около. Вы серьезно этоговорили, Ливень?

Его разом отпустило, с огромным облегчением он откинулся вкресле.

— Что именно?

— То, что вы сказали в Риме… Что вы меня любите.

— Так вот что вы хотите знать, herzchen? За этим извали?

Джастина отвела глаза, пожала плечами, опять посмотрела наЛиона и кивнула:

— Да, конечно.

— Зачем же снова это ворошить? Вы мне тогда высказаливсе, что думали, и я так понял, что приглашен сегодня не воскрешать прошлое, атолько поразмыслить о будущем.

— Ох, Ливень! Вы так говорите, точно я бессовестноетрепло. Даже если так, уж наверно вы сами знаете почему.

— Нет, не знаю. — Он отставил бокал, наклонился,чтобы лучше видеть ее лицо. — Вы весьма выразительно дали мне понять, чтомоя любовь вам ни в какой мере не нужна, и я надеялся, что вы хотя бы изприличия воздержитесь от разговоров на эту тему.

Джастина никак не думала, что в этот вечер, чем бы он никончился, она окажется в таком неловком положении — все-таки ведь это он, Лион,выступил сперва в роли просителя, вот и ждал бы смиренно, чтобы она измениласвое решение. А он все обернул против нее. И теперь изволь чувствовать себянапроказившей девчонкой, которую отчитывают за какую-то дурацкую выходку.