Розанна. Швед, который исчез. Человек на балконе. Рейс на эшафот - Май Шёвалль

Порядочный парень. Честолюбивый, упрямый, ловкий и сообразительный. Вместе с тем он был немного робкий, чуточку наивный, совершенно лишенный рвения и к тому же неуравновешенный. Но кто без этого?

Может быть, он мучился комплексом неполноценности?

Например, по отношению к Кольбергу, который часто сыпал цитатами и заумными софизмами. Или по отношению к Гунвальду Ларссону, который как-то раз за пятнадцать секунд вышиб ногой дверь и одним ударом лишил сознания больного психопата, вооруженного топором. Стенстрём тогда стоял в двух метрах и размышлял, как поступить. Или по отношению к Меландеру, выражение лица которого всегда оставалось бесстрастным и который никогда не забывал о том, что один раз увидел, услышал или прочел.

А кто в подобной ситуации не страдал бы от комплекса неполноценности?!

Почему он так мало знал о нем? Может быть, потому, что недостаточно внимательно наблюдал? Или потому, что и наблюдать-то было не за чем?

Мартин Бек, растирая кончиками пальцев кожу у корней волос, рассматривал предметы, которые Кольберг раскладывал на столе.

Стенстрём всегда отличался педантичностью. Например, его часы непременно должны были быть отрегулированы с точностью до одной секунды. Об этой же аккуратности свидетельствовал и порядок в его письменном столе.

Бумаги, бумаги и снова бумаги. Копии рапортов, записи, судебные протоколы, инструкции, специальная юридическая литература. Все это было разложено аккуратными стопками.

Наиболее личными среди этих вещей был коробок спичек и нераспечатанная пачка жевательной резинки. Так как Стенстрём не курил и не жевал резинку, эти вещи, очевидно, предназначались для тех, кого он допрашивал или, что наиболее вероятно, для тех, кто приходил к нему просто поболтать.

– Если бы в том автобусе сидел я, то сейчас в моих ящиках рылись бы вы со Стенстрёмом. И работенка была бы потрудней. И наверняка вы сделали бы открытия, бросающие тень на светлую память об усопшем, – тяжело вздохнул Кольберг.

Мартин Бек примерно представлял себе, что творится в ящиках Кольберга, однако воздержался от комментариев.

– А здесь нет ничего, что бросало бы такую тень.

Мартин Бек и на этот раз не ответил. Они молча просматривали бумаги, быстро, но тщательно. Среди них не было ни одной, которую нельзя было бы сразу распознать и оценить по степени важности. Все записи и документы относились к тем расследованиям, в которых принимал участие Стенстрём и о которых им было хорошо известно.

Наконец остался только один – большой серый конверт, запечатанный и довольно толстый.

– Как ты думаешь, что в нем? – спросил Кольберг.

– Раскрой и посмотри.

Кольберг повертел конверт в руках.

– Очень тщательно заклеен. Смотри, сколько клейкой ленты. – Он пожал плечами и разрезал конверт ножом для бумаги, лежавшим на подставке чернильного прибора. – Ага, – сказал Кольберг. – Я не знал, что Стенстрём увлекался фотографией.

Он просмотрел пачку снимков, потом разложил их перед собой.

– Я и не догадывался о его увлечении.

– Это его невеста, – почти беззвучно произнес Мартин Бек.

– Да, конечно, однако я никогда бы не подумал, что у него такой утонченный вкус.

Мартин Бек рассматривал фотографии ввиду служебной необходимости, не без того неприятного чувства, которое испытывал всегда, когда приходилось вторгаться в то, что в большей или меньшей степени касалось личной жизни других людей. Это было непроизвольное, врожденное чувство, и даже после двадцати трех лет службы в полиции он не мог избавиться от него.

Кольберг не мучился подобными сомнениями. И к тому же он был чувственным.

– Она чертовски хороша! – восторженно сказал он, внимательно разглядывая фотографии. – И на руках стоять умеет. Я и представить себе не мог, что она так впечатляюще выглядит.

– Но ведь тебе приходилось ее видеть.

– Одетой. А это совсем другое.

Кольберг был прав, но Мартин Бек предпочитал не развивать эту тему разговора. Вместо этого он сказал:

– Завтра ты снова увидишь ее.

– Да, – погрустнев, согласился Кольберг. – Это будет не слишком приятная встреча. – Он собрал фотографии и сложил их в конверт, потом добавил: – Ну что, поедем домой? Я подброшу тебя.

Они погасили свет и вышли из кабинета. В машине Мартин Бек сказал:

– Кстати, как тебя вызвали вчера вечером на Норра Сташунсгатан? Когда я позвонил, Гун не знала, где ты, а на месте преступления ты оказался гораздо раньше меня.

– Совсем случайно. Когда мы попрощались, я направился к центру города и на Сканстульском мосту наткнулся на патрульную машину с двумя парнями, которые меня узнали. Они как раз получили сообщение по рации и отвезли меня прямо на место. Я оказался там одним из первых.

Они долго ехали в молчании, потом Кольберг задумчиво произнес:

– Как ты думаешь, зачем ему нужны были те фотографии?

– Изучи их повнимательнее, – велел Мартин Бек.

– Да. Конечно. Но все же…

13

В среду утром, перед тем как выйти из дома, Мартин Бек позвонил Кольбергу. Они обменялись тремя фразами:

– Кольберг.

– Привет. Это Мартин. Я выезжаю.

– О’кей.

Когда поезд метро остановился на станции Шермарбринк, Кольберг уже ожидал на платформе. Оба имели привычку ездить в последнем вагоне и поэтому часто встречались, даже не сговариваясь о встрече.

Они вышли на станции Медборгарплатсен и поднялись на Фолькунгагатан. Было десять минут одиннадцатого, и бледное солнце едва пробивалось из-за туч. Из-за ледяного ветра они плотнее запахнули плащи и пошли по Фолькунгагатан в восточном направлении.

За углом, когда они уже повернули на Эстгётагатан, Кольберг спросил:

– Ты не узнавал в больнице, в каком состоянии раненый? Шверин?

– Да, утром я звонил туда. Операция уже закончилась. Он жив, но по-прежнему без сознания, и врачи не могут ничего сказать о результатах до тех пор, пока он не очнется.

– А он очнется?

– Кто его знает, – пожал плечами Мартин Бек. – Будем надеяться.

– Интересно, долго еще газетчики не узнают о нем?

– В Каролинской больнице клятвенно обещали держать это в тайне, – ответил Мартин Бек.

– Это понятно. Но ты ведь знаешь журналистов. Они все вынюхают.

Они остановились у дома номер восемнадцать по Чарховсгатан.

На табличке со списком жильцов дома внизу стояла фамилия ТУРЕЛЛЬ, но на дверях квартиры на втором этаже была прикреплена белая прямоугольная карточка с выведенными тушью словами: ОКЕ СТЕНСТРЁМ.

Девушка, открывшая им дверь, была невысокой. Мартин Бек опытным взглядом прикинул ее рост: сто шестьдесят сантиметров.

– Заходите, пожалуйста, – сказала она, закрывая за ними дверь. – Повесьте плащи на вешалку.

Голос у нее был низкий и хрипловатый.

Оса Турелль была одета в узкие черные брюки и ярко-голубой свитер. На ногах были теплые носки из серой шерсти, на несколько размеров больше, чем требовалось, – наверняка это были