Константа - Александра Лимова

Она оглянулась на вход, заметила меня и посмотрела на Яна, усаживающегося спиной ко мне за стол, напротив человека, которого я узнала без затраты времени на воспоминания. Ров.

Зиновьев извлек стопку бумаг из папки на краю стола и положил ее перед кивнувшим Яном, роящимся в телефоне. Привалилась плечом к стене, чувствуя свинец в ногах, но лысый снова толкнул вперед. Направил к свободному стулу в отдалении от Яна, постукивающего пальцем по рукояти отложенного на дерево столешницы пистолета и хмуро глядящего в экран телефона. Лысый почти силой усадил меня на стул и остался стоять рядом.

— Ров, пора. — Произнес Гнездилов, поднимая взгляд от телефона и как-то неопределенно посмотрев на того, что выкидывал мясо, — Эмиль, езжай с ним. Они очухались раньше.

— Я хотел заехать к Раулю, — низким голосом отозвался тот, немного нахмурившись глядя на Яна.

— Не сегодня, — отрицательно качнул головой Ян.

Эмиль отвел взгляд и, протяжно выдохнув, кивнул, вытирая руки полотенцем, чтобы потом направиться к столу и крепко пожать руку, вставшему со стула Яну. Недолгий немой диалог между ними и Гнездилов, усмехнувшись, отрицательно повел головой, а Эмиль, оглянувшись на Сару, все так же стоящую у выхода на террасу, улыбнулся ей в спокойном прощании, пока Ров торопливо собирал бумаги на столе, чтобы через секунду так же крепко пожать руку Гнездилову и они вдвоем покинули помещение.

Сара села недалеко от меня, через два стула. Подняла спокойный взгляд и обыденно так поинтересовалась не хочу ли я есть, придвигая ко мне чистую тарелку и поставив передо мной бокал. Усмехнувшись, я смотрела в тарелку, чувствуя, как снова подкатывает. Привстав на стуле, отодвинула подальше от себя тарелку с рыбой.

— Леш, езжай, — голос Яна, все так же глядящего в телефон. Лысый за моим стулом стоял не шевелясь и Ян посмотрел на него, вопросительно приподняв бровь.

— Я могу остаться. — Секунду спустя тихо произнес лысый.

Гнездилов долго смотрел на него, лицо непроницаемо, только глаза потемнели. Снова посмотрел в экран и твердо произнес:

— Нет, уезжай.

Лысый помедлил немного, но потом все же двинулся по направлению к выходу, подхватив с кухонного островка черную объемную сумку. Они не прощались и не смотрели друг на друга.

Сара почти не отводя взгляда рассматривала меня. Я, глядя в спину удаляющегося лысого, чувствовала ее взгляд. Сдерживала бабские речи и совершенно неуместный порыв устроить скандал. Крыша у меня серьезно пошатнулась, ибо мысли были абсолютно дебильные. Полная тишина, Сара все так же смотрела на меня, а я в профиль Яна, неотрывно глядящего в свой телефон.

— Сара. — Наконец произнес он.

А она вдруг направилась ко мне. Остановилась рядом очень. На меня дохнуло слабым отзвуком свежего парфюма и она, глядя в мое лицо, пока я титаническим усилием заставляла себя не шевелиться, ровно и отрешенно произнесла:

— Не держи зла. Мы все давно мертвы. — Сглотнула и склонилась ко мне, чувствующей как учащается дыхание и деревенеет тело от запаха ее парфюма, запутавшегося в обонянии и добавляющего красок картине горящей машины перед глазами и крови Кира на руках Кости. Вновь почувствовала, как стягиваются внутренности и начинает тошнить. От ее запаха. От нее. От них. И она, коснувшись ладонью моего живота, едва слышным шепотом проронила мне на ухо, — будет девочка. Будет, Женя. Сегодня ты не умрешь.

Отстранилась от скованной ужасом меня, убиваемой неверием и остекленело глядящей в стол, пока она направлялась к стулу Яна, все так же глядящего в телефон. Чтобы в следующий момент обнять его со спины. В этом не было ни намека на отношения, на подоплеку связи мужчины и женщины, нет. Я так же обнимала своего брата.

— Проводи меня, — попросила она и Ян вздохнул, на мгновение прикрывая глаза и затемняя экран.

Секунду спустя пристально посмотрев на меня, сошедшую с лица и безотчетно обнявшую себя руками, обозначил:

— В доме охрана, по периметру тоже. Сделаешь шаг за пределы этой комнаты — пристрелят.

В голове тысячи вариантов, тысячи способов сказать, сделать, но все они перебиваются одним — иллюзорном чувством тепла ладони Сары на животе и эхом ее слов, запутавших в мыслях. Запутавших мысли. В себя пришла не сразу, поняла, что уже не за плечи обхватываю, за живот. Вгляделась в темный провал, туда, в холл. Где была приоткрыта дверь, где стояли они. Где в неверном уличном освящении Сара, что-то неслышно прошептав на его ухо, привстала на цыпочки и прикоснулась губами лба Яна, приобнявшего ее за талию, опустив голову.

Ее едва слышные сквозь грохот сердца в ушах слова на нерусском языке, улыбка по очерченным губам, когда касалась ладонью его лица, чтобы приподнять и, глядя в его глаза едва различимо с такого расстояния произнести:

— Если твой бог не примет тебя, я попросила своего.

— Богов нет. — Хрипло рассмеялся Ян.

— Знаю. — Кивнула, убирая ладонь от его лица. — И все же, иншала, Ян.

Он улыбнулся, сглотнул и отвел взгляд, отстраняя от нее руку. Она отступила спиной назад, за порог. Долгий миг глаза в глаза и отвернулась, а он затворил за ней дверь. Секунда возле нее и направился назад, ко мне. Поставившей локти на столешницу, стиснув ладонями глаза до боли, но во внутренний хаос это успокоения не приносило.

Скрип стула, отодвигаемого напротив. Шелест его одежды, когда усаживался. Плеск алкоголя в стекло. Шумные глотки и стук бокала о столешницу. Щелчок зажигалки. С трудом сглотнув, отняла ладонь от глаз, чтобы мрачно усмехнуться, глядя на него, отложившего так и не подкуренную сигарету на край стола, рядом с пистолетом, на который он смотрел. Чуть погодя, почти до шепота пониженным голосом, произнес:

— Наш тайный орден начал формироваться задолго до Советов. Слабый такой, несмелый, свой дух романтизма находящий лишь в отдельных персонажах. Знаешь же, это сейчас расцветает эра интеллекта, а до того она узконаправленно и с трудом прорывалась сквозь дух коммунизма в этой капсистеме ленивых и безынициативных людей. Я думаю, что совок вообще был тупиковой ветвью человеческой эволюции. Вышли из него с техническими достижениями, по при этом задавленные проблемой иждивенчества из-за коллективных хозяйств, когда один пашет, а двое в стоге сена чешутся, но по итогу получают все одинаково. Вышли с огромной численностью, неумением пользоваться и регулировать системы рыночных отношений, занимающих приоритетное место в динамике жизни современного мира. Да и древнего. Любого. — Глоток виски, прицокнул языком и взглядом за мое плечо, в прохладу ночи, запускающей сквозняк по полу. — Система рынка такова, что заправляет ею не один человек. Это совокупность людей, это социум, это один большой и сложный механизм. Не все детали этого механизма умеют и, что самое печальное, хотят совершать действия для того чтобы происходило движение экономического колеса. Не нужно великих теорий и прочего, чтобы понять, что когда не функционирует какая-либо составляющая часть, механизм не может работать с коэффициентом абсолютной прибыли. А вообще все циклично в этом мире. До этой системы и вовсе рабское мышление, мол, есть бояре, есть крепостные, поколениями для боярина пшеницу выращивающие. И батя, и дед, и дед деда пшеницу выращивали. Для крепостного все вроде предопределено было. Просто и понятно — служить цели, держаться коллектива, в перерывах заботиться о своем закрытом мирке в эпоху великого пастернализма, когда решать ничего не надо, думать тоже. Внезапно происходит отмена крепостного права, никакого коллектива нет, цель придумай себе сам, а самое страшное — ты сам в ответе за свою жизнь и поступки. Только единицы, сообразительные и самостоятельные, понимали, что из рабства вышли и были рады приспосабливаться к новым условиям. Только таких мало. Всегда было мало и сейчас тоже. С древних времен и по сей день биомасса рада рабству. Потому наш маленький скромный орден не процветал до недавнего времени, когда люди с прогрессивным мышлением были возмущены навязыванию идеалов крупного капиталиста. Время всегда берет свое и технический прогресс тоже вещь неотвратимая, как бы от нее не открещивались. Можно, конечно и в бункере отсидеться, забавную немецкую песню слышал с таким текстом, мол, ура, мир наверху разбомбили, возрадуемся же. Таких тоже много, кстати. Кто ждет революции, находясь в бункерах под землей. Как крысы. Образно говоря, конечно. Про бункеры образно… — Фыркнул, склоняя голову, задумчиво глядя на мое лицо, отведшее взгляд, — я, как и ты, рад жить в эру интеллекта, пусть в диссонансе, когда один не понимает с какой стороны телефон держать, а другой за полтора часа может взломать Пентагон. Время взяло свое. Отсеяны от прогресса неспособные к нему и на передовой думающие и миллиарды из пустоты создающие. Как ни странно на странах третьего мира такой прогресс особенно заметен. В разнослойности. В стремлении к группированию по интересам. Так складываются системы. Ни одна структура не может существовать без свода правил и стратификации по привилегиям. Человек — существо чрезвычайно непостоянное, одних привилегированных считающее даром вселенной, а через пару мгновений поверившее в дьявола, ибо перед глазами явно посланники ада, которым только с утра молились, а через мгновение уже уверенные, что надо съебывать от них. Таких большинство, стада биомассы и не в них смысл. Смысл в тех, кто по натуре солдаты — самый ценный товар. Именно товар. Драгоценное пушечное мясо с шашками наголо против лазерного оружия, но с именем генерала на губах. Которые разрезает лазер. За таких верных идиотов генералы торгуются яростно. К таким солдатам относимся я, ты, Рика твой. Когда эти солдатики видят, как режут генерала, они сами готовы вскрыться. А худшее — когда семью. Вот тогда солдаты теряют разум. Рика говорил тебе, чего он боится?