Королева пламени - Энтони Райан

Вождя бывших рабов Новой Кетии звали Каравек. Наверняка это было имя его господина, забитого до смерти в первую ночь бунта.

— Он украл у меня свободу, я украл его имя, — кисло улыбнувшись, сообщил бывший раб. — Мне кажется, это честный обмен.

Здоровенный мужчина лет сорока пяти, седая щетина неряшливо торчит на некогда бритой голове. Но, несмотря на телосложение и свирепый вид, голос Каравека выдавал образованность. Его не обманули прошлые победы, и он был способен здраво оценить обстановку. Он явился в губернаторский особняк в компании десяти вояк, вооруженных до зубов и глядящих на владыку флота с подозрительностью, граничащей с откровенной враждебностью.

Когда Элль-Нурин предложил формальный союз от имени королевы Лирны, Каравек сказал:

— Новая Кетия — не Волар. Это деревня по сравнению со столицей.

— Там еще многие в рабстве, как вы были здесь, — сказал Френтис.

— Да. Но я не знаю их. И мои люди не знают их.

— Королева гарантировала всем жителям провинции место в Объединенном Королевстве, — сказал Элль-Нурин. — Вы сейчас — свободные люди под королевской защитой. Но свобода имеет цену…

— Пират, не тебе поучать меня о цене свободы, — буркнул Каравек. — Половина рабов этого города заплатила за свободу своими жизнями.

Затем он обратился к Френтису и заговорил тише и спокойнее:

— Брат, ты знаешь так же, как и я, насколько шаткое у нас положение. В любой момент гарнизоны южных городов могут пойти на нас, чтобы отвоевать город. Мы не сможем отразить их, если наши силы уйдут погибать в Волар.

Френтис хотел сказать, что победа в Воларе покончит с империей, но вовремя опомнился.

— Я знаю, — вместо этого проговорил он. — Но я со своими людьми должен отплыть на Волар. Любой желающий может присоединиться к нам.

— Мы взялись за оружие из-за тебя, — сказал Каравек. — Восстание Красного брата стало великой надеждой в сердцах тех, кто скован цепями. А теперь я вижу, что наше восстание, наша борьба за свободу — всего лишь диверсия для того, чтобы перед вашей королевой встало меньше врагов по пути на Волар. А если империя и падет, что тогда? Вы уплывете и оставите нас перед хаосом развалившейся державы?

— Я обещаю вам, — сказал Френтис, — что, когда наше дело в Воларе будет закончено, вне зависимости от королевского желания я вернусь сюда и помогу вам.

Он посмотрел на Элль-Нурина и добавил:

— А королева заверила меня в том, что, если ваше положение здесь окажется безвыходным, ее корабли увезут вас за океан, где вы получите все права жителя Объединенного Королевства и землю.

— Он говорит правду? — сощурившись, спросил Каравек у Элль-Нурина.

— Лишь глупец, ни во что не ставящий свою жизнь, осмелился бы лгать от королевского имени, — с восхитительным хладнокровием ответил владыка флота.

Вождь повстанцев крякнул, запустил пятерню в лохматую шевелюру, нахмурился, сдвинув мохнатые брови.

— Ладно, я поговорю с людьми. Думаю, можно набрать для вас тысячу мечей. Надеюсь, ваша королева оценит.

— Она теперь и ваша королева, — напомнил Френтис. — И она никогда не забывает сделанное для нее.

Освобожденные варитаи расположились в руинах Старой Кетии вместе с большим количеством ранее одетых в серое. Те предпочитали компанию бывших солдат обществу новых свободных горожан. Началось все с того, что несколько десятков серых убежало в руины, спасаясь от разъяренной толпы. Но ее кровожадность заметно убыла при виде семи сотен варитаев в боевом порядке. Перед строем стоял Плетельщик, сложивший руки на груди и смотревший на толпу с явным неодобрением. Но люди не расходились, и могла пролиться кровь, если бы не прибыл мастер Ренсиаль с отрядом конницы. С тех пор в руины тянулся нескончаемый поток обнищавших воларцев, большинство из города, но немало и возвращающихся с юга беглецов. Бродячая жизнь пришлась по вкусу не всем.

— Варитаи пойдут? — спросил Френтис у Плетельщика в руинах, оставшихся от зала совета старого города.

Зал был не круглым, а прямоугольным, от большой площадки в центре поднимались шесть рядов мраморных ступеней. Крыша исчезла, но остались поддерживавшие ее когда-то массивные колонны, хотя и обломанные на половине высоты. Площадку покрывала мозаика. Плитки выцвели на солнце, местами раскрошились, но все равно оставляли впечатление замечательного творения, величия, разрушенного войной.

— Их теперь зовут по-новому, — заметил плетельщик. — «Политаи», то есть «сбросившие цепи» на староволарском. Да, они пойдут на Волар, потому что там много нуждающихся в свободе братьев. Но я попрошу их оставить здесь достаточно воинов, чтобы охранять собравшихся людей.

— Каравек обещал, что ваших подопечных не тронут — конечно, если они не пойдут в Новую Кетию.

Рассеянно осматривавший руины Плетельщик кивнул и сказал:

— Знаете, люди этого города выбирали себе короля. Каждому домовладельцу либо просто состоятельному человеку раз в четыре года давали черный камень. Кандидаты выстраивались вон там, в конце зала, а перед ними стояли урны. Каждый человек совал сжатую в кулак руку в каждую урну и вытаскивал руку тоже сжатой в кулак, так что никто не знал, в какую урну брошен камень.

— А если кинуть два камня?

— Это великое богохульство, наказуемое смертью. Обычай был священным, дарованным богами. Конечно, с приходом воларцев традиции разрушились и забылись, но королеве Лирне они показались интересными. Исторически, само собой.

— У вас и в самом деле есть ее воспоминания? — спросил Френтис.

Плетельщик хохотнул и покачал головой.

— Ее знания — да. Можно, сказать, что и ее идеи — но они не память, — сказал он, помрачнел и добавил: — А вы опять видели сон.

— Больше, чем сон. Мы разговаривали. Она хочет, чтобы я привел вас на арену в Воларе. И вряд ли для хорошего.

— А если я не приду?

— У нее госпожа Рива. Императрица заставляет ее сражаться на арене. Думаю, если мы не придем, госпожа Рива умрет.

— А вам она дорога? — осведомился Плетельщик.

— Я ее почти не знаю. Но она — сестра моему брату. И потому моя сестра. Я не хотел бы пренебрегать возможностью спасти ее. Но я не могу вам приказывать, да и не хочу.

Плетельщик долго молчал, хмурился и все больше мрачнел, так что его лицо стало казаться старческим, изборожденным морщинами, с печатью невзгод и тяжелых сомнений.

— В детстве я не понимал природы своего Дара, — наконец произнес он. — Если я видел раненое существо, птицу со сломанным крылом или хромую собаку, мне казалось чудесным и похвальным излечивать их одним прикосновением. Но долгое время все, излеченные мной, становились блеклой тенью прежних себя, пустой оболочкой, их чурались сородичи. И я не понимал, почему это так, пока не осознал: мой Дар не только дает, он и забирает. Те, кто позволяет мне прикоснуться, открываются передо мной, и я могу забрать их память, страсть и злобу. И их Дар тоже. Хотя я всегда пытаюсь остановиться, что-то обязательно переходит и приносит искушение забрать больше. Забрать все. Я повстречал вашего брата много лет назад, когда мой разум… в общем, он не был настолько ясным, как сейчас. Снежинку трудно сдержать, и мне выпал случай вылечить вашего брата.