Война и мир. Том 3-4 - Лев Толстой

— Да я сейчас еще спрошу их, — сказал Пьер и, поднявшись,пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходилс двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал исолдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями,изменявшими их знакомые лица.

Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства,затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.

— Caporal, que fera-t-on du malade?.. [Капрал, что с больнымделать?..] — начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тотли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был насебя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двухсторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и,проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане сталополутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.

«Вот оно!.. Опять оно!» — сказал себе Пьер, и невольныйхолод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, ввозбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную,безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себеподобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, старатьсяизбегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которыеслужили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать итерпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча,нахмурившись, стоял у двери балагана.

Когда двери балагана отворились и пленные, как стадобаранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их иподошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был всесделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица егосмотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.

— Filez, filez, [Проходите, проходите. ] — приговаривалкапитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал,что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.

— Eh bien, qu`est ce qu`il y a? [Ну, что еще?] — холоднооглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.

— Il pourra marcher, que diable! — сказал капитан. — Filez,filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] — продолжал онприговаривать, не глядя на Пьера.

— Mais non, il est a l`agonie… [Да нет же, он умирает…] —начал было Пьер.

— Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] — злобно нахмурившись,крикнул капитан.

Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял,что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говоритьеще что-нибудь было бесполезно.

Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идтивпереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатовчеловек триста.

Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были всечужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, снедоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийсяобщим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате,подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку скисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь,ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что всеторопятся, когда торопиться некуда, все чему-то удивляются, когда ни в чемничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал,делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройтинынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал сразных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения отом, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третийофицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатскимчиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.

— О чем спорите? — сердито говорил майор. — Николы ли, Власали, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь-то, разве дорогимало, — обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.

— Ай, ай, ай, что наделали! — слышались, однако, то с той,то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. — ИЗамоскворечье-то, и Зубово, и в Кремле-то, смотрите, половины нет… Да я вамговорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.

— Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! — говорилмайор.

Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревшихкварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне,и послышались восклицания ужаса и омерзения.

— Ишь мерзавцы! То-то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть…Вымазали чем-то.

Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, чтовызывало восклицания, и смутно увидал что-то, прислоненное к ограде церкви. Изслов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что-то был труп человека,поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…

— Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди!иди! Черти! Дьяволы!] — послышались ругательства конвойных, и французскиесолдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую намертвого человека.

По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем иповозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя кпровиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегосяартиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.

У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобыпродвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впередибесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибаласьКалужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные рядывойск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади,по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.

Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли черезКрымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы такрастянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскуюулицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.