Детектив весеннего настроения - Татьяна Полякова

– Почему было не рассказать мне об этом?

– Пришлось бы кое-что объяснять. А с тобой следовало быть осторожным. Я надеялся, что ты меня не узнаешь, и вместе с тем прекрасно сознавал, что я у тебя на подозрении. «Охотник» обязан никому не верить. Первое правило выживания.

– И что? – пробормотала я. – Проверил?

– Ага. Все так и есть. Выход за алтарем в церкви, под плитой. Она легко отодвигается, потому что ею не раз и не так давно пользовались. Не обнаружили до сих пор только потому, что ремонтные работы в церкви прекратились.

– Не может быть… – нахмурилась я.

– Может. А теперь вспомни: Светлана, незадолго до своей смерти, приходила в приют. На тебя напали после того, как ты тоже побывала там. Твой липовый Пашка следил за мной и наверняка решил заглянуть в склеп.

– И столкнулся со Стрекозой?

– Да, а мы, я думаю, разминулись с ним всего на несколько минут. Вот тебе и объяснение странного звонка Авдотьеву, о котором рассказал наш с тобой пленник Юра. Стрекоза знал, чем тот развлекается на кладбище, и его шантажировал. Приют – идеальное место, чтобы спрятаться. Никто не будет там искать.

– Картина… – закрыв глаза, прошептала я. – Ну, конечно… – Я вспомнила свои ощущения там, в приюте: чей-то взгляд, внезапный страх, но главное, картина. – Да, этот псих там.

– Конечно, там. Где еще быть психу, как не в психушке?

– В приюте нет видеокамер, и в церковь попасть не проблема, ключи висят на гвоздике. Он не мог выйти днем, а ночью был предоставлен сам себе. Который час? – спросила я, забыв про часы на своей руке.

– Пять утра.

– Надо ехать туда. Боюсь, мы его опять упустим.

– Теперь ты мне веришь? – тихо спросил Ковалев.

– Давай для начала его поймаем. Мы не можем рисковать, – помедлив, сказала я. – Если он опять уйдет…

– Сделаем так. По дороге вызовешь своих, но не спеши говорить им о склепе. Если он заподозрит неладное, уходить будет, скорее всего, через подземный ход. Я буду ждать там.

Звонки и объяснения заняли гораздо больше времени, чем я думала. В половине восьмого утра здание приюта было под наблюдением, а я, в сопровождении троих мужчин в штатском, звонила в дверь служебного входа. Открыла все та же старушка и посмотрела на меня с удивлением. Пока ей объясняли, в чем дело, я прошла в приемную и замерла перед картиной. Я смотрела на нее долго, и из хаоса разноцветных колец, которые точно затягивало в воронку, проступил контур, едва намеченный белой краской. Стрекоза.

– Чья это картина? – резко спросила я, повернувшись к женщине.

– Игоря Сергеевича.

– Он сейчас в приюте?

– Конечно. Пошел на процедуры.

– Быстро туда!

– Да что происходит? – возмутилась старушка, но ее уже никто не слушал.

– Где процедурный кабинет? – на ходу спросил кто-то из мужчин.

– На первом этаже, дальше по коридору.

Они меня все-таки опередили. Когда я влетела в кабинет, ошарашенная медсестра торопливо объясняла:

– Не знаю, что на него нашло. Подошел к окну, а потом бросился бежать как угорелый.

– Надо проверить все помещения! Уйти он не мог, дом оцеплен…

– Он в церкви, – перебила я.

Плита была сдвинута в сторону. Он так торопился, что не поставил ее на место. Черный провал заставил меня поежиться.

– Вы уверены… – начал один из мужчин, но я уже сделала шаг.

Удивительно, но подземный ход хорошо сохранился – здесь можно было идти в полный рост. Только я не шла, а бежала. И первой оказалась в склепе. Привалившись к стене, у моих ног сидел человек. Руки за спиной скованы наручниками, он был без сознания. Вряд ли бы я его узнала, встреться мы где-нибудь на улице. Невероятно худой, редкие волосы какого-то мышиного цвета, сквозь них виднелась розовая, как у младенца, кожа. Очень бледный, точно он никогда не видел солнца. Сидящий вдруг поднял голову, взглянул на меня, бесцветные губы раздвинулись в улыбке. И он прохрипел:

– Горячо.

Я сделала еще шаг и торопливо огляделась. Глупость, конечно, но я надеялась увидеть Ковалева. Он исчез.

Я отвезла ключи Валентине Ивановне и сообщила, что убийца ее дочери арестован. По-моему, она мне не поверила. От нее я поехала на кладбище, где похоронили Светку. Это всего в километре от дома, где жила ее мать. Памятника на Светкину могилу еще не поставили, и я едва не пропустила табличку с ее именем. Присела на корточки и коснулась рукой цветов из бумаги, которые успели выгореть на солнце. Я думала о Светке и не знала, что ей сказать. Долго сидела, глядя на небо, невероятно голубое в этот солнечный день. Время шло, а я все не могла подняться и уйти. И вдруг слова пришли сами.

– Прости меня, – сказала я тихо. – Эй, ты слышишь? Пожалуйста, прости меня.

Теперь я поняла: слова, которые она лихорадочно писала на стене, относились не к убийце, а ко мне. «Я знаю, кто ты», – написала Светка. Она знала и погибла вместо меня.

– Прости мне мою нелюбовь и мой обман.

Я поднялась, отряхнула джинсы и хотела идти к машине. Но тут ударил колокол в церкви, что стояла на кладбище. И меня неудержимо потянуло туда. Церковь оказалась большой, недавно отреставрированной. Я встала недалеко от двери, чувствуя удивительное спокойствие. Просто стояла и слушала пение женщин, пока вдруг одна из них не повернулась. «Девушка пела в церковном хоре». Белый платочек, светлые волосы и… мое лицо. Наверное, это игра света или моя собственная фантазия. Неважно. Круг замкнулся. С чего началось, тем и закончилось. В тот миг я верила: Светка меня слышит, это знак, который она подает мне. Знак прощения. Я подняла взгляд к куполу, откуда, раскинув руки, на меня смотрел Христос, улыбнулась и прошептала:

– Спасибо.

Через два дня я вернулась в Петербург и попыталась жить так, будто ничего особенного не произошло. Если честно, получалось плохо. Я все чаще задумывалась над словами Ковалева, и они не давали мне покоя. «Чем киллер на службе Отечеству лучше обычного убийцы?» – спросил он меня. Я гнала свои мысли прочь, я их боялась. Но они возвращались вновь и вновь.

А потом я получила заказное письмо. Обратный адрес разобрала с трудом, но он ничего не объяснял. Разорвала конверт и увидела авиабилет и записку: «Найти меня будет нетрудно». Подпись отсутствовала, но мне она и не была нужна. Я повертела билет в руках, потом убрала его в сумку. Что ж, у меня есть три дня, чтобы подумать… Три дня, чтобы проститься с любимым городом.

Он был одет не по погоде. Стояла жара, пусть не африканская, но вот уже неделю термометр показывал выше двадцати, и это в средней полосе России в первой половине мая. Горожане носили футболки, особенно теплолюбивые – тонкие свитера, и только Саид – куртку с капюшоном. Не по размеру большую, длинную, грязно-зеленого цвета. Его худое тело тонуло в ней. Руки Саид засунул в карманы, капюшон натянул на голову, чтобы скрыть лицо.