Жорж Санд, ее жизнь и произведения. Том 2 - Варвара Дмитриевна Комарова

иногда доводила его до истощения сил и болезненного состояния. И вот тогда Жорж Санд, – прибавим, по самому свойству собственного своего непосредственного творчества не понимавшая художника, такой упорной работой добивавшегося совершенства, и лишь сердечно жалевшая человека, – спешила увезти его на какую-нибудь экскурсию на берега Крезы, Вовры или Седелы, к друидическим дольменам в окрестности Тулля (описанным в «Жанне»), к крепости Крозан или в Фреселин, где сливаются две Крезы (описанные в «Грехе Г. Антуана»), в окрестности Сен-Севера, чтобы посетить места битв с англичанами во времена Жанны д’Арк, на ярмарку в Бертену, на скачки в Мезьер, устраиваемые Бреннским скаковым обществом, или в замок Буссак, чтобы полюбоваться знаменитыми историческими коврами, сохранившимися с XV столетия.[501]

Об этих поездках рассказывается и в «Истории моей жизни», и в изданных и неизданных письмах Жорж Санд. Они же послужили темами для многих ее статей.[502]

«В течение долгого времени я могла влиять на него, заставляя доверяться первому порыву вдохновения. Но когда он переставал доверять мне, то кротко укорял меня, что я его избаловала и недостаточно строга к нему.

Я старалась его развлекать, заставлять гулять. Подчас, увозя всех своих чад и домочадцев в деревенском шарабане, я и его против его воли отрывала от этой агонии. Я его везла на берега Крезы, где в течение двух или трех дней, блуждая под дождем и солнцем по ужасным дорогам, мы приезжали, наконец, голодные и веселые, к какому-нибудь великолепному виду, и казалось, что тут он оживает. Эти утомительные переезды в первый день его разбивали, но он засыпал. В последний день он был совсем обновленным, помолодевшим, возвращаясь в Ноган, где и находил разрешение своей трудовой задачи без особенных усилий.[503]

Точно также в ненапечатанной в «Корреспонденции» второй половине письма от 6 июня 1843 г. (о котором мы упоминаем выше),[504] Жорж Санд пишет сыну:

«...В ожидании тебя мы делаем, Шопен и я, большие прогулки, – он верхом на осле, а я на своих ногах, потому что мне необходимо ходить и дышать воздухом. Вчера мы были в Монживрэ, где мы застали всю семью в сборе, за исключением бедного Ипполита… Дядюшка Хворуша[505] здоров. Надо мне тебе рассказать об одной из его щепетильностей, над которой ты посмеешься. Он не хотел для езды на своем осле употреблять твоего маленького бархатного французского седла, как я ни уверяла его, что ты более им не можешь пользоваться. Он хочет купить его у тебя. Я надеюсь, что ты задашь ему за это. Но ты не сможешь помешать ему сделать тебе какой-нибудь подарок взамен».

2 октября 1843 г. Жорж Санд пишет М-м Марлиани (письмо это искажено в «Корреспонденции», и мы восстановляем измененные строчки, подчеркивая их.[506]

«...Дорогая и добрая моя, я только что возвратилась из маленького путешествия по берегам Крезы, через очень маленькие, но очень живописные горы, гораздо менее доступные, чем Альпы, ввиду того, что тут нет ни дорог, ни гостиниц. Шопен всюду взбирался на осле, он спал на соломе и никогда не был так здоров, как во время этих превратностей, случайностей и этих утомлений. Мои дети радовались побегать, как лошадки на свободе. Словом, мы сделали отличную прогулку, чтобы отдохнуть от трехдневных и трехночных деревенских празднеств и балов по случаю свадьбы Франсуазы...»[507]

3 сентября 1845 г. она сообщает о подобной же экскурсии Морису, гостившему в Куртавенеле у Виардо перед поездкой Полины Виардо на Боннские торжества в честь Бетховена.[508]

«...Дорогой Були, вот мы и вернулись из Буссака и от Жоматрских камней, куда мы отправились громадным пикником завтракать со всей семьей Леру, твоим дядей Ипполитом и с «Вертлявым»,[509] все пешком, за исключением Соланж верхом на лошади и Шопена – на осле... Мы тебе расскажем подробно все наше путешествие, сегодня это вышло бы слишком длинно. Леру отлично устроился в Бусеаке...»[510]

Шарлю Понси Жорж Санд так описывает экскурсии в этом же 1845 году и вообще летнюю жизнь в Ногане:

«...Я была нынче в Париже до июня, а с этого времени я в Ногане до зимы, как и ежегодно, как и всегда, ибо моя жизнь отныне так же правильно размерена, как нотная бумага. Я написала два или три романа, из которых один вскоре появится на свет.

Лето было ужасное; я мало выходила из своего сада, мало ездила верхом и в кабриолете по окрестностям, как обыкновенно ежегодно делаю. Все проселочные дороги, ведущие к нашим любимым видам, были непроходимы, а дочь моя вовсе не любит ходить. Я ей купила черную лошадку, которой она в совершенстве управляет, и на которой она прекрасна, как денница.

Сын мой по-прежнему тонок и худ, но, в общем, здоров. Это отличнейшее существо – самое кроткое, самое ровное, самое трудолюбивое, самое простое и прямое, какое только можно встретить. Наши характеры и помимо сердец так друг к другу подходят, что мы и дня не можем прожить друг без друга.

Вот ему уже 23-й год, мне пошел 42, а Соланж 18-й. У нас привычка веселиться не шумно, но довольно постоянно, что сближает наши возрасты. И когда мы целую неделю хорошо поработали, мы разрешаем себе великое удовольствие отправиться закусить на траве куда-нибудь неподалеку, в какой-нибудь лес или развалину, с моим братом, который здоровый мужик, умный и добрый, и который ежедневно с нами обедает, ибо живет в четверти мили отсюда. Вот и все наши великие проказы. Морис срисовывает вид; брат мой на траве задает храпуна; лошади пасутся на свободе; разные крестники и крестницы тоже с нами и увеселяют нас своею наивностью. Собаки скачут, а большая лошадь, которая возит всю семью в чем-то похожем на большую тачку, приходит покушать с наших тарелок.

К сожалению, мы нынешним летом мало пользовались деревней таким образом.[511] Постоянно шел дождь, и реки ужасно вышли из берегов.[512] Но осень обещает быть прекрасной, и я надеюсь, что вскоре мы вновь примемся за свои экскурсии. Потом мы повенчаем одну крестницу Мориса и отпразднуем свадьбу дома...»

Начиная с 1841 г., почти каждое лето или во время осенних вакансий в Ноган приезжала семья Виардо, Делакруа, кто-нибудь из друзей Шопена, – люди, в среде которых он себя чувствовал в своей атмосфере, с которыми говорил по душам, высказывал свои заветные мысли об искусстве, музицировал,