Ужас на поле для гольфа - Сибери Куинн

– Так! – выдохнул он. – Он оказался весьма обстоятельным.

Помещение было разгромлено. Стулья опрокинуты, картины перекошены, разбросаны кусочки разбитого брика-брака, длинная броская столешница центрального стола была свернута, опрокинута лампа, валялись в беспорядке пепельницы и ящики с сигаретами.

Дональд Рочестер лежал на коврике перед потухшим огнем, одна из его ног была подогнута, правая рука неестественно вытянулась вдоль пола и изогнулась под прямым углом у запястья.

Француз вбежал в комнату, на ходу расстегивая замок своей сумки. Опустившись на колени, он пристально посмотрел на тело молодого человека, затем оттянул его рукав, протер руку спиртом и засунул иглу шприца под кожу.

– Это отчаянный шанс, – пробормотал он, вынув шприц, – но дело срочное – le bon Dieu знает, насколько срочное.

Веки Рочестера дрогнули, когда мощный стимулятор вступил в силу. Он застонал и с большим трудом повернул голову, но не поднялся. Я опустился на колени возле де Грандена, помог ему поднять больного и понял причину его неподвижности. Его позвоночник был переломан на четвертом дорзальном позвонке, что привело к параличу.

– Мсье, – тихо прошептал маленький француз, – поторопитесь. Теперь ваших минут не больше, чем на циферблате. Расскажите нам, расскажите быстрее, что произошло. – Еще раз он ввел стимулятор в руку Рочестера.

Молодой человек смочил свои пересохшие губы кончиком языка, глубоко вздохнул и начал с трудом:

– Это был он… человек, которого вы испугали прошлой ночью, – хрипло прошептал он. – После того, как вы ушли, мы с Элис лежали на ковре, считая наши минуты вместе, как скряга считает свое золото. Я подсыпал угли в камин, потому что ей было холодно, но, похоже, это не принесло пользы. Наконец она начала задыхаться, и я позволил ей дышать из моих легких. Это немного взбодрило ее. И когда она высасывала немного крови из моей шеи, она, казалось, возрождалась, хотя я не чувствовал никакого биения сердца рядом со мной.

Должно быть, это было прямо перед рассветом – я не знаю, когда заснул в ее объятиях, – я услышал стук в окно, кто-то просил, чтобы его впустили. Я вспомнил ваше предупреждение и попытался удержать Элис, но она отогнала меня. Она подбежала к окну, отворила и позвала: «Войдите, хозяин; теперь вас никто не остановит».

Он встал передо мной, и когда она догадалась о его намерении и попыталась остановить его, он отбросил ее в сторону, как тряпичную куклу, – взял за волосы и бросил об стену. Я слышал, как ее кости треснули, когда она ударилась.

Я схватился с ним, но я был против него не больше, чем трехлетний ребенок против меня. Он отшвырнул меня и сломал мне руки и ноги.

Боль была ужасной. Затем он схватил меня и снова швырнул на пол, и после этого я не чувствовал ничего, кроме этой страшной головной боли. Я не мог двигаться, но был в сознании, и последнее, что я помню, – как Элис выходила из окна вместе с ним. Она даже не оглянулась. – Он сделал паузу, отчаянно борясь с дыханием, а затем еще тише произнес: – О, Элис, как ты могла? Я тебя так люблю!

– Успокойтесь, бедняжка, – сказал де Гранден. – Она сделала это не по своей воле. Этот злодей держит ее в рабстве, которому она не может сопротивляться. Она – его вещь и игрушка, даже более, чем черная раба, принадлежащая своему хозяину. Услышьте меня, пусть эта мысль войдет в вашу голову: она любила вас, она вас любит. Это она позвонила нам, и потому мы здесь сейчас, и ее последнее слово для вас было – любовь. Вы меня слышите? Вы понимаете меня? Печально умирать, mon pauvre, но, конечно, лучше умереть любящим и любимым. Многие люди живут всю свою жизнь без этого; многие будут готовы с радостью отдать полжизни за пять минут экстаза, который был у вас прошлой ночью. Мсье Рочестер, вы меня слышите? – резко спросил он, поскольку лицо молодого человека обретало серость надвигающейся смерти.

– Да-а… Она любит меня… она любит меня… Элис!.. – это имя прошептали его губы, лицевые мускулы ослабели, его взгляд сделался бессмысленно-остекленевшим и ничего не видящим.

Де Гранден осторожно прикрыл веками угасшие глаза, поднял опустившуюся челюсть. Затем начал методично мерять шагами комнату.

– Как лицензированный практик вы подпишете свидетельство о смерти, – заявил он внушительно. – Наш молодой друг страдал стенокардией. Сегодня утром у него был приступ, и, позвонив нам, он упал со стула, на который встал, чтобы добраться до своего лекарства, сломав несколько костей. Он сказал нам это, когда мы приехали и нашли его умирающим. Вы понимаете?

– Меня повесят, если я это сделаю, – отрицал я. – Вы, как и я, знаете…

– Что у полиции возникнут неудобные вопросы при обращении к нам, – напомнил он мне. – Мы были последними, кто видел его живым. Вы думаете, что они нам поверят, если мы скажем им правду?

И хотя мне это не нравилось, я последовал его указаниям и составил свидетельство о смерти. И тело бедного мальчика в течение часа было передано для дальнейших услуг похоронных дел мастеру Мартину.

Поскольку Рочестер был сиротой, без родственников, де Гранден принял на себя роль «опекуна», сделал все приготовления к похоронам и отдал приказ о том, чтобы останки кремировали без задержек, а пепел должен был быть передан ему для окончательного распоряжения.

Большая часть дня была занята совершением всех этих договоренностей и моими профессиональными вызовами. Я был полностью измучен к четырем часам, но де Гранден, энергичный, неутомимый, казался свежим, каковым он был и на рассвете.

– Еще нет, друг мой, – запротестовал он, когда я погрузился в объятия легкого кресла, – еще надобно кое-что сделать. Разве вы не слышали моего обещания прошлой ночью о том, что Палензеке никогда-не-будет-меньше-чем-проклят?

– Э, ваше обещание?

– Précisément. У нас есть один большой сюрприз для него.

Ворча, но и любопытствуя, что перевешивало мою усталость, я отвез его в маленький греческий православный приход. У дверей был припаркован черный служебный фургон директора похоронного бюро, его шофер громко зевал, ожидая окончания своей командировки.

Де Гранден быстро поднялся по ступенькам, получил доступ и вернулся через несколько минут с почтенным священником, облаченным весьма канонично.

– Allons, mon enfant, – сказал он шоферу, – отправляйтесь, мы следуем за вами.

Даже когда перед нами предстали грандиозные гранитные стены Северного Хадсонского крематория, я не смог понять едва скрываемое ликование де Грандена.

По-видимому, все договоренности были выполнены. В маленькой часовне отец Апостолакос провел православную панихиду, и гроб медленно опустился в скрытый лифт, предусмотренный для транспортировки в камеру сжигания внизу.

Престарелый священник смиренно поклонился нам и вышел из здания, садясь в мою машину. Я собирался последовать за ним, но де Гранден жестом подозвал меня.

– Еще нет, друг мой Троубридж, – сказал он мне. – Пойдемте вниз, и я покажу вам кое-что.