Три метра над небом. Трижды ты - Федерико Моччиа

– Я надеялась, что ты на меня смотришь… И мечтала, что ты меня уведешь.

И тогда я ее целую – ничего не стыдясь, ни о чем не думая, строптивый хозяин своей жизни. Мы продолжаем целоваться, как два подростка, хлопнувшие дверью под носом у всего света; они хотят остаться одни и давным-давно ждали этого момента, потому что тот, кто любит, ничего не боится. Ее поцелуй – единственный в своем роде. Это любовь, бесконечный роман, мои слезы и моя боль, мое счастье и моя жизнь, мучение и желание, наказание и свобода. Это все то, чего я хочу, и без чего больше не могу жить.

Вскоре мы подходим к мотоциклу, и я успеваю увидеть Данию Валенти, которая уходит, держа за руку мужчину сорока с лишним лет, но это, конечно, не мое дело. Мы надеваем шлемы и мгновенно уносимся оттуда прочь, подставляя лица ночному ветру. Она обнимает меня точь-в-точь, как раньше. Она не боится, доверяет мне, она знает, как меня слушается мотоцикл, и полностью отдается моей воле. Однако время от времени она сжимает меня сильнее, она хочет меня осязать, не верит чудесному ощущению, которое мы испытываем, – тому, что мы снова вместе. Она сует мне руку под рубашку, касается моей кожи, нежно гладит мой живот; ей нужно меня трогать, убеждаясь, что все это нам не снится. Я оборачиваюсь к ней и улыбаюсь.

– Куда поедем?

– Поезжай в сторону Аврелиевой дороги. У меня идея.

Я вижу, как она берет мобильный и отправляет кому-то сообщение. Я продолжаю ехать, следуя ее указаниям. Через полчаса поднимается шлагбаум, пропуская нас. Мы проезжаем еще несколько метров – и вот я ее вижу. Она передо мной – «Лина III». Я помогаю Баби слезть, потом ставлю мотоцикл на подпорки и слезаю сам. Капитан ждет нас у трапа.

– Как я рад увидеть вас снова.

Мы снимаем туфли и поднимаемся на яхту. Капитан подходит к Баби и шепчет ей:

– Я отослал всех спать, как вы меня и просили, и велел приготовить вам все то, что вы хотели.

– Отлично, Джузеппе. Ты даже не представляешь, как это хорошо: иметь кого-то, на кого всегда можно положиться.

– Хорошо. Если вам больше ничего не нужно, я бы пошел спать. Но если вы позвоните в звонок, в вашем распоряжении всегда кто-нибудь будет.

Баби ему улыбается.

– Я и так у вас уже много о чем попросила, да еще и в последнюю минуту. Спокойной ночи и спасибо.

– Спокойной ночи.

Джузеппе исчезает в коридоре, который ведет вниз, в каюты экипажа.

– Иди сюда, давай подниматься.

На этот раз Баби берет меня за руку. Она ведет меня вверх по длинной винтовой лестнице, которая вся покрыта мягким ковролином цвета белого льна. Мы поднимаемся на просторную застекленную площадку, ее едва освещает голубоватый свет. Диваны из светлой кожи, на полу чудесный ковер, зеленовато-голубой с бежевым. Рядом большая тумба с плазменным телевизором, холодильник из очень светлой стали и усилитель звука фирмы «Боуз» с айподом.

Баби берет его, что-то ищет, а потом поворачивается ко мне с видом лукавой девчонки.

– Это мой плейлист.

Она ставит айпод на подставку как раз тогда, когда я слышу первые звуки песни, а потом – первые слова: «Ты будешь вспоминать об ангелах… о горячем кофе, от которого ты просыпалась…»

– Ты ее помнишь?

– Конечно. Мы всегда ее слушали. Мы были без ума от Тициано Ферро. И от этой песни.

– Она была нашей песней с тех пор, как мы познакомились.

Баби поет вместе с Ферро: «Пока рассеянно сообщают новость о нас двоих…» Она продолжает петь, весело танцуя под эту музыку, – до тех пор, пока не встаю и я и не начинаю петь с ней: «О черных вечерах … где нет времени, нет пространства, и никто никогда не поймет…» Мы смотрим друг другу в глаза и поем для нас самих, для спящего мира, который нас не слушает. «Потому что плохо, плохо, смертельно плохо без тебя». Мы обнимаемся и продолжаем слушать в тишине эту чудесную песню, в которой поется о потерянном нами времени и том, какую боль нам причиняло это «без тебя». В ее глазах я вижу боль и счастье, ее ревность, ее желание, чтобы я принадлежал ей всегда. Она крепко, очень крепко, прижимает меня к себе – сильнее, чем может – и шепчет мне на ухо, пока заканчивается песня:

– Прошу тебя, что больше никогда этого не было – без тебя.

– Да, больше никогда.

И, словно это было самой серьезной из всех возможных клятв, и будто стыдясь, что она заставила меня ее произнести, Баби отходит и, не глядя мне в глаза, спрашивает:

– Хочешь чего-нибудь выпить?

– Да, того, что есть.

Тогда она открывает холодильник, что-то в нем переставляет, а потом поворачивается ко мне и улыбается, почти смущаясь нашей новой близости.

– Вот… – Она ставит передо мной бутылку домашнего пива «Уникальное» и стаканчик рома. – Это «Сакапа», гватемальский, столетней выдержки. – Потом она передает мне большой стакан. – Пиво можешь пить здесь, как тебе нравится.

Я следую ее указаниям. Наполняю стакан пивом, а потом выливаю в него ром, который, скользя по стеклу, нерешительно стекает вниз, на самое дно, и смешивается с пивом. Я пью его с удовольствием, наслаждаясь всем, что меня сейчас окружает. Она подходит ко мне, я ее обнимаю, и мы начинаем целоваться. Я сразу же возбуждаюсь.

– Как поступим?

– Не знаю… Давай хоть сейчас об этом не думать!

Она смеется.

– Ты прав, я всегда говорю невпопад.

И она прыгает на меня, задирая платье.

Я отвез Баби домой, и теперь тихо еду в ночи. Пробиваются первые лучи солнца, и я вдруг вспоминаю эти слова.

«Ты счастлив?» – Этот вопрос все еще отдается эхом у меня в голове. Передо мной, в тишине, стоит отец Андреа. Его глаза закрыты. Он ждет моего ответа. Чем больше проходит времени, тем более тягостным, неловким и томительным становится это молчание. Такое впечатление, что оно только усиливает эхо. Вдалеке слышится пение какой-то ночной птицы, чуть дальше – веселое щебетание Джин, болтающей со своими родителями, Франческой и Габриэле. А потом внезапно эту тишину нарушает голос отца Андреа – тихий, серьезный, но по-своему легкий.

– Ты понял вопрос, который я тебе задал? Он ведь совсем не трудный; я спросил тебя, счастлив ли ты. – Он открывает глаза, поворачивается ко мне и смотрит на меня спокойно, как если бы ответ, которого он ждал, был проще всего на свете. Но мы по-прежнему молчим, так что он, наконец, мне улыбается: – Ладно, если ты так долго думаешь, прежде чем ответить, то, значит, ты уже ответил. Мне очень жаль.

– Это не так легко.

– Я знаю. Этот вопрос только кажется легким, но на самом деле он сложный, потому что много всего предусматривает.

– Мне бы так хотелось им быть.

Отец Андреа смотрит на меня и смеется.